Император. Поле мечей - Конн Иггульден

Жрец замолчал, позволяя словам ритуала проникнуть в сознание людей. Когда-то старый учитель наказывал за невыразительную речь длинной палкой. Тогда метод казался обидным, но теперь он и сам применял его к ученикам в храме. Ведь слова имели огромное значение.

— По праву крови эти люди выбрали испытание огнем. Один из них наденет царскую корону, а другой окажется изгнанным из страны арвернов. Таков закон — другого не дано. И все же тот, кто поведет всех нас вперед, должен обладать умом столь же острым, как и его меч. Должен быть не только храбр, но и умен. Боги говорят, что сегодня перед нами стоит такой человек.

Братья молча, неподвижно слушали слова мудреца, готовясь к тому, что должно было произойти. Жрец схватил первый из железных прутьев и вытащил его из огня. Даже темный конец оказался настолько горячим, что рука напряглась.

— Первый предназначен старшему, — произнес старец, сосредоточенно глядя на раскаленный конец прута.

Мадок протянул руку и сжал раскаленное железо. Он взглянул на брата горящими злобой глазами.

— Ну что же, посмотрим, кого из нас благословят боги, — прошептал он.

Цингето молчал, обливаясь потом. Мадок подносил раскаленный прут все ближе и ближе к груди брата. Вот уже загорелись волосы на груди, и по храму разнесся характерный острый запах. Старший брат коснулся железом кожи младшего, а потом с силой вдавил его в тело.

Цингето против воли с шумом выдохнул. Каждый мускул на его теле отчаянно напрягся, но он не издал ни звука. Мадок с жестоким удовольствием терзал брата до тех пор, пока железо не остыло и не потемнело. Цингето стерпел пытку, а лицо Мадока снова замкнулось. Он положил прут обратно в жаровню.

Цингето взглянул на страшный коричневый рубец, сочившийся бледной жидкостью. Глубоким вздохом он вернул себе самообладание. Так и не произнеся ни слова, вытащил из огня второй прут. Мадок задышал чаще и громче.

Наконец огненный металл коснулся кожи старшего из братьев. Не выдержав, он в ярости выхватил из огня еще один кусок железа. Жрец укоризненно дотронулся до его руки, и Мадок отбросил прут. От напряжения и страха дыхание с громким свистом вырывалось из груди.

Испытание огнем только начиналось.

К концу второго дня пути через горный перевал неровная каменистая тропа начала спускаться в страну галлов. Цезарь остановился и прислонился к скале. Подняв голову, он взглянул на пройденный путь, не веря, что самое трудное осталось за спиной. Легионеры выбились из сил, все мысли сосредоточились на еде и сне. Юлий же удивлялся ясности собственного зрения. Ветер и крайнее изнеможение будто обострили восприятие. Впереди, у его ног, прекрасная Галлия расстилалась пышным ковром насыщенного зеленого цвета. Снизу поднимался густой, душистый, теплый воздух, и легкие работали, словно кузнечные меха, стараясь восполнить недополученное на высоте. При виде такой красоты хотелось жить, дышать и кричать!

Бруту путь через горный перевал показался нескончаемым. Больная нога не выдерживала веса тела, и, если бы не верный конь, на которого центурион опирался, он давно бы упал. Легион отдыхал, а Брут в сопровождении Регула пробирался к первым рядам колонны. Юлий слышал, как расслабившиеся воины приветствовали героя, поддерживая его шутками и напутствиями. Он с улыбкой повернулся, глядя, как отставшие отшучиваются, медленно, но верно пробираясь среди тех, кто уже успел расположиться на отдых. Военное братство и чувство локтя неизменно трогало полководца до слез. Вот и сейчас он почти с умилением наблюдал за всеобщим благодушием и дружеской атмосферой привала.

Цезарь снова взглянул на долгожданную Галлию. Отсюда, сверху, она выглядела обманчиво мирной и безмятежной, словно приглашая ступить на щедрую землю. Когда-нибудь путешественник, преодолевший перевал, увидит города столь же пышные и большие, как Рим. Вдали простиралось море, которое манило и обещало несметные богатства. Юлий видел флот, способный вместить и Десятый, и Третий легионы. Племена будут платить налоги золотом. Это золото поможет увидеть, что же все-таки скрывается за далекими, покрытыми туманом белыми скалами. Да, именно ему, Юлию Цезарю, предстоит раздвинуть границы Рима до самого края света, до тех далеких земель, куда не дошел даже Александр Великий.

Подошел Брут. Взглянув на друга, Юлий увидел, что под глазами у него залегли темные тени — переход достался центуриону нелегко. Но настроение явно улучшилось. Холодность и отдаленность, с которыми он вернулся из Рима, исчезли, и Брут стал похож на самого себя. Взгляды воинов встретились, и Цезарь кивнул в сторону раскинувшейся внизу страны.

— Тебе приходилось видеть что-нибудь более прекрасное?

Брут взял из рук Регула флягу с водой и поднес к воспаленным, пересохшим губам.

— Так мы соревнуемся или нет? Ждать тебя я не собираюсь. — Прихрамывая, он начал спускаться вниз по неровной извилистой тропе. Юлий следил за другом взглядом, не в силах скрыть искреннего восхищения его мужеством и стойкостью. Регул взглянул на командира, не зная, идти ли следом за центурионом или остаться на привале.

— Не оставляй его, иди, — посоветовал Цезарь. — Мы тоже скоро отправимся.

В храме стоял нестерпимый запах паленой плоти. Братья истекали кровью. На груди у обоих уже не осталось живого места, ведь они по очереди терзали друг дуга раскаленными железными прутьями. Каждый уже вынес одиннадцать попыток. Цингето, не в силах совладать с собой, изо всех сил стиснул зубы и сжал кулаки, ожидая двенадцатой. Он неотрывно сверлил брата взглядом. Испытание касалось не только тел, но и душ. Закончиться оно могло лишь после того, как один из братьев отказался бы терзать второго раскаленным железом. Каждый новый ожог означал, что за ним непременно последует ответный. Братья понимали это, и сознание собственной жестокости давило обоих не меньше, чем отчаянная боль.

Мадок крепко сжал холодный конец прута, но остановился в нерешительности. Если он сейчас поднесет железо к груди младшего брата, то через несколько минут сам должен будет вынести эту муку. Силы покидали его, хотя стремление покорить Цингето не ослабло.

Испытание тянулось бесконечно. Единственным утешением оставалась мысль о неминуемых, равных по силе мучениях соперника. Решимость таяла, унося с собой и выдержку. Цингето видел сомнения брата, и в душе его зародился слабый лучик надежды. Что останавливает его — страх ответной боли или нечто иное?

— О боги, дайте мне силы, — шепотом взмолился Мадок, и Цингето едва удержался от крика, увидев раскаленный докрасна конец прута. Мадок поднял страшное орудие, и брат, с ужасом ожидая неминуемую острую боль, зажмурился. Страшной была не только боль. После нее предстояло решать, продолжить испытание или отказаться от него. Исход схватки определяла сила воли, а не боль. В этот момент Цингето в полной мере понял смысл испытания.

Громкий стук разнесся под сводами храма, и Цингето изумленно открыл глаза. Мадок бросил раскаленный железный прут обратно в жаровню и теперь стоял перед соперником, опустив руки и сморщившись от боли.