Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Смена власти в Киеве на этот раз совпала с весной, но не ранней, а с самым ее разгаром: «…на каштанах расцветали желтые и розовые свечи . Из вековых садов вливались в улицы во́лны прохлады, сыроватое дыхание молодой травы, шум недавно распустившихся листьев.

Гусеницы ползали по тротуарам даже на Крещатике. Ветер сдувал в кучи высохшие лепестки. Майские жуки и бабочки залетали в вагоны трамваев. По ночам в палисадниках пели соловьи. Тополевый пух, как черноморская пена, накатывался прибоем на панели. По краям мостовых желтели одуванчики.

Над открытыми настежь окнами кондитерской и кофеен натягивали полосатые тенты от солнца. Сирень, обрызганная водой, стояла на ресторанных столиках. Молодые киевлянки искали в гроздьях сирени цветы из пяти лепестков. Их лица под соломенными летними шляпками приобретали желтоватый матовый цвет»[1083].

Паустовский описывал весну дореволюционную и даже довоенную, но Киев в апреле–мае 1918 года снова стал городом мирным, сравнительно благополучным. Потихоньку начали наводить порядок еще при Раде. Немцы, только вступив в город, увидели темный, грязный, загаженный вокзал, который уже три месяца никто не убирал и не чистил. «Тридцать нанятых германским командованием баб три дня кряду скребли, мыли и чистили»[1084], – писал Михаил Кольцов. Привели в порядок вокзал. Обыватели, видя, что артобстрелов ждать неоткуда, перестрелки давно стихли, начали нанимать стекольщиков – вставлять стекла в оконные рамы, пострадавшие во время январских сражений. Весной 1918-го на Украину вернулись правопорядок, частная собственность и свобода торговли. Страна переменилась в несколько недель. Харьков уже через две с небольшим недели после вступления немцев принял «добольшевистский вид», жизнь вошла в нормальное русло. «Животная радость избавления от большевицкого кошмара у одних и восторг, связанный с возможностью возвращения к своим обычным занятиям и даже в некоторой мере к творческой работе, у других придавали населению какой-то особенно оживленный вид»[1085], – вспоминал Владимир Ауэрбах, товарищ министра торговли и промышленности в правительстве Украинской державы.

Шумные улицы столичного Киева снова, как в дореволюционные времена, пестрели богатыми дамскими туалетами. Элегантные штатские мужчины надели фраки, визитки, сюртуки, военные сверкали золотыми погонами. «Нигде я не видел такого количества офицеров, как в нем, – вспоминал Виктор Шкловский. – На Крещатике всё время мелькали “владимиры” и “георгии”»[1086].

Театры, рестораны и кафе были полны народа. Очень скоро Киев наполнился беженцами из большевистской России, Совдепии, где уже был настоящий голод. Поразительно, но даже в хлебном городе Ташкенте хлебный паек сократили до четверти фунта в день[1087]. В Петрограде и Москве рады были хлебу с селедкой, который запивали кипятком, подкрашенным морковью или свеклой. «Ужасная картина – Охотный ряд. Только зелень, ягода и вобла, и масса дам, ходящих с унылыми, тихими, покорными лицами. Теперь хоть картофель есть. Круп нигде»[1088], – писала Ольга Книппер-Чехова Марии Павловне Чеховой в августе 1918 года. «Разговоры только о еде На днях я была у больного Стаховича. Он подарил мне яйцо вкрутую – ему прислали откуда-то, и я его как драгоценность принесла домой. Я месяца три не видела яиц»[1089]. В качестве пайка выдавали несколько заплесневелых картофелин и буханку черного хлеба, «выглядевшую так, как будто она сделана из опилок»[1090]. Хорошо жили только спекулянты, зарабатывавшие на черном рынке баснословные деньги. Эти деньги обычно тут же проматывали в подпольных ресторанах, где даже хлеб с маслом и «булочки, начиненные мясом, под названием “пирожки”»[1091] были доступны или местному подпольному миллионеру, или приехавшему в Совдепию богачу-американцу.

Неудивительно, что люди бежали в Киев, в Одессу, в Екатеринослав. Поскольку Советская Россия признала Украину, в Москве на Тверской открылось украинское консульство. Уехать на Украину можно было вполне легально, получив разрешение консула. Можно, но трудно, потому что очередь в консульство была нескончаемой: «…даже подойти к дверям консульства невозможно. Сотни людей сидели и лежали прямо на пыльной земле, дожидаясь очереди. Некоторые ждали уже больше месяца…»[1092] – вспоминал Константин Паустовский. Если не было возможности ждать, ехали на Украину нелегально. Украинцы не отправляли беженцев назад, в Совдепию, но большевики на границе вполне могли разглядеть среди беженцев «контру» и отправить прямиком в ЧК.

Торговцы-мешочники открыто переходили границу, чтобы закупить на Украине муку и крупу, а потом выгодно перепродать на черном рынке большевистской России. Офицеры, артисты, ученые, адвокаты тоже переходили эту границу, чтобы пожить по-человечески, потому что на Украине «белый хлеб продавался запросто. Всего было полно, и после голодной Москвы люди пьянели от счастья»[1093], – вспоминал Александр Вертинский. Князь Петр Ишеев «после петроградской голодухи не пропускал ни одной кондитерской»[1094].

Не только князья и офицеры, но даже лошади здесь были довольны и сыты. Виктор Шкловский видел, как нищий вынул из своей сумки кусок хлеба и предложил его лошади, но та отвернулась[1095]. Должно быть, и у нищего этот кусок был далеко не последним.

Киев не был счастливым исключением. Вот как описывал свою жизнь профессор открытого при гетмане Екатеринославского университета Г.Игренев: «После советской голодовки поражала баснословная дешевизна цен на съестные припасы и громадное изобилие их на рынках. Екатеринослав был завален белыми булками, молочными продуктами, колбасами, фруктами . Моего преподавательского оклада в университете, 450 рублей в месяц, с излишком хватало на жизнь»[1096].