Чердынец - taramans

в каральку на затылке. Статус! А вот так — только девчонкам носить можно.

Простой светлый ситцевый сарафан, изрядно выше колена. Белые босоножки. Загорелые на огороде ноги, полные, крепкие — м-м-м, какие, вот! Я не удержался и расплылся в улыбке — хороша тетя. И тете всего-то двадцать три!

— Ну что? Идем? — она задорно встряхивает головой, и ее хвост тоже задорно повторяет — «Идем?».

Мы выходим на улицу и некоторое время идем рядом. Я не могу удержаться и искоса разглядываю ее. Она это чувствует и немного смущается, щечки и так — кровь с молоком, покрывает легкий румянец.

— Юрка! Хватит пялится на меня, неудобно, люди заметят! — возмущается она громким шепотом.

На улице и нет никого — основные хозяйственные мероприятия — шныряние туда-сюда местным население уже выполнены, примерно до половины десятого. И я чуть удивленно развожу руки, поворачиваюсь — туда-сюда — мол, «где люди-то»?

— Вон, может кто в окно пялится, и не заметишь, как ославят! А у меня и так, знаешь ли, после развода — репутация не из лучших! Уже каких только грехов не приписали. Мамка — грызет и грызет! — Надя расстроенно опускает голову.

— Да как ославят-то, Надюша? Идет тетя с племянником — не иначе как по делам куда-то собрались!

— Ага, тетя с племянником! А пялишься на меня, глядишь и дырку на сарафане прожжешь!

— Ну что я могу поделать — если ты вот такая красивая у меня тетя! — все же заметно, что Наде мои слова нравятся.

— Надюша! Вот только… как сказать… ты вот сама, когда со мной взглядами встречаешься — там мило краснеешь, что это гораздо виднее, чем мои взгляды на тебя!

— Ну так… я как вспомню, что ты в цеху вытворял — вот и окатывает меня стыдом! Бесстыжий ты, Юрка! — Надя возмущена и отворачивается от меня.

— Ну — прости меня, дурака, Надюша, душа моя! Ну — не удержался! Да как тут удержишься — если ты — вон какая! Вот правда — был бы старше, да — не был бы тебе племянником — взял бы за себя! — ну, тут я вру, конечно, Дашку я — не забыл. Хоть и Надя мне — ох, как нравится!

— Взял бы он! А я, может быть и не пошла бы! Нужен мне такой кобелина! — Надюшка улыбается и смотрит на меня, — и еще ты вон говорил, что теткам и племянникам — закон — не запрещает жениться! Или врал? — вот где тут логика, хотел бы я знать?

— Все так, Наденька! Ни капельки не врал! А что — кобелина, ну — тут признаюсь — слаб я, а вокруг столько красивых женщин да девушек! Ну вот как тут — не оскоромится?

Надя смеется, запрокидывая голову, и от ее смеха, а еще от того, какая у нее длинная, красивая и сильная шея — у меня мурашки по коже — табуном!

— А что, Надюша! — голос у меня чуть хрипит от эмоций, — ты и вправду боишься меня к себе пригласить? На массаж там, или косы заплести?

Надя что-то чувствует, моментально смолкает смех и она, уже серьезно и даже несколько испуганно глядит на меня, потом переводит взгляд ниже и заливается румянцем:

— Вот же… успокойся уже! Хрен тебе — а не ко мне в гости! Вон — все видно уже! — она кивает головой, и я тоже чувствую, что краснею: чертовы треники, после стирки и глажки — облегают меня и… что-то разволновался я, ага… нужно успокоится.

— Ну вот как, Юрка с тобой куда-то ходить? Рядом — не пойдешь, у тебя все топорщится! Вперед идти — даже страшно представить, что у тебя со штанами будет! Ты мне всю задницу глазами съешь! Сзади тебя идти, как конвоиру, что ли? — Надя сначала ворчит, но потом — развеселилась.

— Ладно! Ты хоть придумал, как Верке тебя стричь? — вот! Правильно, моя любимая тетя — нужно отвлечься.

Я достаю из кармашка штанов в несколько раз сложенные тетрадный лист. Вчера, перед сном, посидел и изобразил себя с четырех сторон, что хотел бы получить из своей копны волос.

— Это ты себя нарисовал? А-а-а… прическа! Ой, Юрка! Ты так будешь похож на игроков из хоккея, ну помнишь мультик — «Шайбу! Шайбу!». Только не тех, которые хулиганы, а тех — которые такие — пай-мальчики! — Надюшка смеется, разглядывая листок. Я прислоняюсь к ней, мы разглядываем листок вместе.

— Ну-у-у, ты не права — у тех и носы — пуговкой, и морды такие — смазливые, кукольные! Я же не такой!

— Ой-ой-ой! Ты себя в зеркале-то видел? Вот такой смазливчик и есть! — какая она все-таки еще девчонка. Как по поведению — она к Светке, и Катьке ближе, чем ко взрослым тетенькам. Может поэтому они и ладят так хорошо, мои девочки?

Мы стоим близко друг к другу. И я вдыхаю ее запах… Вот. И снова голова куда-то поплыла. Как не вовремя-то, да прямо — на улице! Надюшка тоже втягивает воздух ноздрями — они у нее чуть трепещут, что дополнительно впрыскивает в меня волнение. Я вижу, как ее глаза вдруг задергивает такая поволока… они блестят у нее и становятся чуточку «чумовыми».

— Так, Юра! Иди-ка ты чуть впереди меня! — Надюшка требует каким-то особенно низким грудным голосом, от которого у меня в животе все начинает вибрировать.

Да-а-а… так и заиграться можно! Я иду, чуть согнувшись, тщательно разглядывая землю под носками своих кедов.

Через какое-то время Надя сзади фыркает:

— И правда — я как конвоир жулика веду! А ну-ка — руки за спину, как положено! — уже шутливо командует.

— Прав не имеешь, начальничек! Не под арестом я исчё! — я выделываюсь, корча из себя этакого «Промокашку», выдаю парочку коленец руками-ногами, и в заключение, засунув средний палец в рот — громко щелкаю, с силой вырывая палец изо рта, — а на чернай скамье, на скамье па-а-адсудимах — иво младшая дочь, и какой-та жига-а-ан!

Надя смотрит на меня, смеясь и прикрывая рот одной рукой. Другой — машет:

— Ну хватит уже, артист! Вот, как и впрямь — тюремщик мурый! Откуда только и нахватался-то?

Идти нам недалеко, буквально — в самое начало улицы Кирова, там, где улица уходит в Рощу. Фактически