Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян

— Я бы переговорил с Богровым, но нас к нему не допускают судебные власти. Я вначале даже дал команду забрать Богрова к нам, в охрану, но прокурор не разрешил...

— Оно и понятно, — заключил Курлов. — Теперь прокурор будет делать карьеру. Его час настал, но вы не смущайтесь, надо обхитрить прокурора. Он нашу службу не знает, не знает и тонкости наших интриг. Так что сейчас надо направить к Богрову надёжного человека, который смог бы ему внушить веру в жизнь и помилование. Чем дольше он будет молчать, тем лучше, мол, будет для него. А нам с вами главное, чтобы он сейчас молчал!

— А дальше? Что будет дальше, когда он станет говорить, если его помилуют?

— А дальше он говорить ничего не будет. Не сможет-с. Так-то, дорогой наш друг. Это уже будет делом Александра Ивановича. Он объяснит Дедюлину, что от Богрова во избежание огласки и ненужных следственных действий надо быстро избавиться. Решение суда это его проблема, не наша. Он, думаю, не в меньшей степени заинтересован в том, чтобы Богров замолчал навсегда.

Не пропустим мимо внимания, что Кулябко и Спиридович — родственники, их объединяет не только старая дружба, не только одна она соединяет их...

— А как насчёт Аленского? — спросил Кулябко, желая получить инструкцию, как себя вести дальше.

Курлов, опытный полицейский, тут же объяснил, какой позиции придерживаться.

— Играйте так, как выпала карта. Аленский был надёжным агентом, все задания выполнял исправно, имел неплохие результаты — революционеров, которых он выдавал, отправляли на каторгу, судили... Потому ему и доверяли. А в театр пустили, нарушив инструкции, лишь потому, что обещал он показать террористов, задумавших покушение на государя. На государя ведь покушения не случилось, хоть и пострадал Столыпин. Государю своя жизнь милее. Он пожурит, но простит, благо есть при нём люди, в нас заинтересованные, ведь мы не только своё желание исполняли, связавшись с Богровым, но и других...

Кулябко не отставал. Задал он и другой вопрос, который его мучил с первых секунд покушения.

— Меня волнует другое. Я лично дал Богрову пистолет, и номер его записан за охраной. Я полагал, что когда он выбежит и сядет в пролётку, то уедет вместе с оружием...

— Какая глупость! — воскликнул Курлов. — Неужели нельзя было предусмотреть и это? Как можно дать агенту оружие, записанное за вами?

— Накладка просто вышла... — смущённо повинился Кулябко.

— Выход здесь может быть только один, — сказал Спиридович. — Надо подменить оружие. Если не получится, то надо переписать документы, подделать их. Надеюсь, что такую малость вы сможете сделать сами.

* * *

Подменить оружие — самая простая мысль, которая сразу приходит в голову организаторам покушения.

* * *

Посягательство на жизнь премьер-министра не было обыкновенной случайностью, на которую можно было не обратить серьёзного внимания.

В ночь после выстрелов собрались, чтобы обсудить возникшее положение, влиятельные люди государства — лидер октябристов Александр Иванович Гучков и председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. Оба были в большом смятении от случившегося.

— Конечно, Столыпин пренебрегал демократией и действовал иногда силой, но ведь так расправляться с ним...

Родзянко высказался более конкретно:

— Пахнет революцией, а она нам ни к чему. Потому нельзя, чтобы вся эта история была замята правительством и полицией. Надо возбудить общественное мнение против тех лиц, которые отвечали за безопасность Столыпина и позволили в него стрелять в прилюдном месте.

Гучков согласился:

— Чтобы чинам охранного министерства всё не сошло с рук, надо писать в газетах о провокации полиции. Разве мы не правы? Разве здесь не пахнет провокацией?

В тот поздний час ещё многого они не знали. Не знали, что в заказанном концерте первую скрипку играла именно полиция.

— Мне недавно довелось разговаривать с очень уважаемым лицом, — доверительно сказал Родзянко, — и оно мне честно призналось, что простому человеку очень трудно выносить такую полицейскую обстановку — вокруг недоверие, погромщики, революционеры, террористы, антисемиты, националисты и чёрт знает кто ещё, а вот закона и силы, поддерживающей этот закон, как не было, так и нет.

— Самое страшное, что народ сейчас решит: грядёт военный переворот, возврат к прошлому, к пятому году, ко времени бунтовщиков и восстаний. Значит, следует ждать нового пожара, — вторил ему Гучков.

— Не дай Бог! — воскликнул Родзянко.

— Не дай Бог! — эхом отозвался собеседник.

В серой тетради мы находим интересные умозаключения, очень похожие на правду.

Например, Столыпину вначале стало лучше и даже появились признаки выздоровления, что обрадовало окружающих. Но потом состояние его здоровья неожиданно ухудшилось.

Чиновники судебной власти, принявшиеся за следствие, к Богрову охранников действительно не допустили.

В тюремную камеру террориста пришёл тюремный врач, чтобы узнать о состоянии арестованного. Тот жаловался на головные боли и общее недомогание. Всё его тело был в ушибах и синяках — так его избили сначала в театре, а потом в камере.

Врач, беседовавший с ним, нашёл, что арестованный находится в глубокой депрессии. Позже он сказал, что “создалось впечатление, что только после привода в камеру он осознал всю степень случившегося и сильно от этого страдал. Он был в полном безразличии, но чувствовалось, что он сожалел о содеянном...”

Врач говорил с Богровым откровенно:

— Я, Дмитрий Григорьевич, к вам направлен не случайно. Слушайте меня внимательно и запоминайте. Вам помогут — и вы хорошо знаете кто. Вас в беде не оставят — так мне велено передать вам. Суд над вами начнётся послезавтра. Он будет скорым, времени на него тратить много не будут, потому что всё и так ясно. Ничего лишнего не говорите, ни имён, ни дат, ни событий никаких не указывайте. Лучше, если вы отделаетесь общими фразами, ведь вы в этой ситуации похожи на революционера. Так играйте эту роль до конца, но не по своему плану, а написанному за вас. По этому плану вам дадут двенадцать лет каторги, но вы голову не опускайте, в будущем всё вам будет устроено, побег, например. Пока же не теряйте силу воли и слушайте внимательно, как себя вести. Вам вынесут смертный приговор на плацу, поставят на табурет и, возможно, накинут на голову саван. Вспомните, как было с другими революционерами, которым смертный приговор заменяли на каторгу. Почему не сразу объявят? Так вы же хорошо знаете наши традиции: вначале хотят человека запугать, унизить, и лишь потом показать своё милосердие.

Богров, выслушав монолог тюремного врача,