Порочная королева. Роман о Екатерине Говард - Элисон Уэйр

К чему он клонит?

– Думаю, да, она о нас знала.

– Она хоть раз заставала вас с Деремом в объятиях друг друга? В момент поцелуя?

– Да, и поколотила нас за это. – Екатерине начинало приходить на ум, что герцогиня попала под суд за то, что утаила от короля правду о своей внучке.

– Знала ли герцогиня, что вы устраивали пирушки с юными джентльменами в девичьей спальне?

– Я так не думаю.

– Она никогда не отчитывала вас за это?

– Нет. Повторяю, я сомневаюсь, что она знала об этом.

– Она еще хотя бы раз становилась свидетельницей ваших с Деремом фамильярностей?

– Она знала о нашей близости. И бывало, отпускала шутки по этому поводу.

– Значит, нельзя сказать, чтобы она не одобряла ваши отношения?

– Нет.

– Она когда-нибудь ругала вас или наказывала за легкомысленное поведение с Мэноксом?

– Да. Она один раз застала нас вместе.

Кранмер вздохнул:

– Она знала о том, как далеко зашли ваши распутные отношения с Деремом?

– Нет, полагаю, что нет.

– Когда король впервые обратил на вас внимание, она снабдила вас новой одеждой?

– Она дала ее мне, когда я отправилась ко двору.

Кранмер прищурился:

– Но дополнила ли она ваш гардероб, когда король проявил к вам интерес?

– Да.

– И это было сделано, чтобы соблазнить короля и вызвать в нем любовь к вам?

– Да. – Екатерине было противно признаваться, ведь ее слова наверняка передадут Генриху, а он решит, что ею двигали исключительно корыстные мотивы, и это причинит ему новую боль.

– Когда герцогиня узнала об интересе к вам короля, какие советы она дала вам?

– Сказала, чтобы я была любезной, сговорчивой и добродетельной.

– Кто-нибудь еще при дворе герцогини был свидетелем вашей близости с Деремом?

Екатерина зарделась, вспоминая, что вытворяла с Фрэнсисом на глазах у посторонних.

– Некоторые женщины из спальни камеристок знали.

К счастью, архиепископ больше не расспрашивал ее об этом.

Справившись с одной из своих бумаг, он поднял взгляд:

– Вам известно, что Дерем обращался к герцогине с просьбой пристроить его на службу к вам?

– Думаю, так и было.

– Она просила вас принять его?

– Да, просила.

– Герцогиня знала о помолвке между вами?

– Никакой помолвки не было! – вспыхнула Екатерина.

Кранмер ничего не сказал. Он убрал свои бумаги в сумку, встал и слегка поклонился со словами:

– Благодарю вас, мадам. Желаю вам доброго дня.

Екатерина была изумлена. Столько вопросов, и ни единого упоминания о Томе! Надежда воспарила в ней. Она не может умереть из-за того, что случилось до брака, верно?

Когда архиепископ проходил мимо, Екатерина схватила его за руку:

– Что со мной будет? Молю вас, скажите!

Он взглянул на нее с каким-то загадочным выражением на лице:

– Увы, мадам, я не могу. Это должен решить король.

Она отпустила его руку, чувствуя пустоту в душе. Значит, бесконечное ожидание продолжится… По крайней мере, теперь у нее была надежда, за которую можно цепляться. Но если речь шла только о случившемся до брака, почему Джейн забрали на допрос и она не вернулась? Может, ей задавали вопросы только о том, какие отношения были у ее госпожи с Томом Калпепером до замужества с королем?

Рождество прошло уныло. Они украсили свое жилище несколькими еловыми ветвями, добытыми в одичавших садах Сиона. Сэр Эдвард позволил Екатерине сходить за ними вместе с дамами, хотя приказал стражникам зорко следить за ней. Приятно было оказаться на свежем морозном воздухе, и Екатерина растянула поиски веток до наступления ранних зимних сумерек.

К ужину на стол подали гуся, после они сидели у очага и пытались веселиться, но Екатерина не могла развеяться и понимала, что остальные тоже не забывают о печальных обстоятельствах их заключения в Сионе. В какой-то момент ей пришло в голову, что в следующее Рождество ее, вероятно, здесь уже не будет, и отделаться от этой ужасной мысли никак не получалось. Не покидали Екатерину и воспоминания о невинной радости, которую приносило с собой Рождество в детстве, и о роскошном праздновании Йолетид при дворе, где она была в центре всех торжеств. Год назад она еще не завела любовной интриги с Томом, не предала доверие короля. Как же ей хотелось повернуть время вспять! Когда миновала Двенадцатая ночь и жизнь вернулась к печальной рутине будних дней, Екатерина лишь обрадовалась.

1542 ГОД

Однажды январским утром, выйдя из спальни, Екатерина услышала доносившиеся из-за приоткрытой двери голоса.

– Что он сказал? – Это говорила Изабель.

– Сказал, что его милость намерен осудить королеву и леди Рочфорд на пожизненное заключение, – ответил Эдвард.

Потом дверь затворили.

Сердце Екатерины на мгновение замерло. Весть была дурная, и упоминание о Джейн прозвучало зловеще, но она готовилась услышать кое-что похуже. Заключение она вынесет, лишь бы ей сохранили жизнь, а потом Генрих может смягчиться. Екатерина не винила его за то, что он сурово обходится с ней. Она это заслужила, Господь знает. Но, ох, как же ей хотелось жить, даже если это означало, что она будет заточена в Сионе и никогда больше не обретет свободы, не познает любви и радости материнства!

Слова Эдварда, казалось, получили подтверждение. В середине января Екатерина отправилась на свою ежедневную прогулку по монастырю – ей теперь это позволяли – и обнаружила, что ее стерегут пуще прежнего. Было ли это добрым знаком начала долгого заточения?

В конце января Кранмер явился снова, на этот раз в сопровождении герцога Саффолка, графа Саутгемптона и епископа Вестминстерского. По их лицам Екатерина сразу поняла, что они пришли сообщить ей неприятные известия, и ноги у нее подкосились. Упав в кресло, она со стучащим сердцем ждала объявления своей судьбы и трепетала от страха, как пойманное в ловушку животное.

Кранмер откашлялся:

– Мадам, его величество поручил парламенту разобраться в ваших проступках. В результате против вас и еще некоторых персон был составлен билль о лишении гражданских прав и состояния.

Екатерина вновь ощутила пугающую близость к обмороку. Дело шло своим чередом, как положено по закону, и закончится для нее заключением в тюрьму до конца дней?

Заговорил Саффолк:

– Парламент будет обсуждать и оценивать ваши проступки, что избавит вас и его величество от постыдного разбирательства дела в открытом суде. Билль пройдет три слушания и по окончании третьего станет законом как акт парламента. Вы понимаете?