Шехерезада - Энтони О'Нил

— В Старом городе, — повторил он.

— Больше ничего не сказали?

— Я больше ничего не знаю.

— В Старом городе, — эхом повторил Исхак, сразу все понял и ошеломленно шепнул: — В Ктесифоне…

Слишком уж замечательно, чтоб поверить. Столица Сасанидов на Тигре, меньше чем в дне пути от Багдада, представляла собою разбойничий рай из развалин. Собственно, пускаясь в путь и отдыхая в пальмовой роще, Исхак с Зиллом смотрели на белые стены дворцов, не догадываясь, что сказительница была совсем рядом. Если бы запела в ту минуту, когда они были так близко… возможно, услышали б голос, распознали бы крик о помощи, прямо там изменили бы курс… очень многое переменилось бы, все остались бы живы… Но, конечно, судьба распорядилась иначе.

— Вам это поможет? — спросил ибн-Нияса. — Очень рад, если смог посодействовать.

Исхак по-прежнему не сводил с него глаз.

— Долго саранча пробудет в Багдаде? — спросил он.

— Пока не съест начисто, — ответил бедуин. — Или пока ветер ее не прогонит, буря не погубит. Как Аллах пожелает.

— Все-таки несколько дней продержится?

— Обязательно.

— Значит, у нас есть время, — обратился Исхак к остальным. — Мы еще можем спасти ее.

— Никуда за такое время не доберемся! — возразил Касым.

— Семьдесят лет назад Биляль ибн-Бурда доскакал от Басры до Куфы за одну ночь и один день.

— На верблюдах-скороходах!

— У нас есть одна быстроногая верблюдица. А тут найдутся и другие, не менее быстроногие.

— Честно признаюсь, — вмешался ибн-Нияса, отметая все прочие соображения в предчувствии возможной сделки, — самых быстроногих не смогу предложить без оплаты. — И утешительно улыбнулся, заверяя команду в своих добрых намерениях.

— Довезут нас до Ктесифона?

— Самые лучшие в скорости не уступят скаковым лошадям. Я бы с радостью их вам и так отдал, да бану Салам ценит своих верблюдиц, как родных дочерей. Даром не отдаст.

Исхак вопросительно посмотрел на Юсуфа и Касыма. Изможденные стихиями, пережитыми невзгодами, они едва смогли держаться на ногах, не падая, и вдруг вновь оказались в тисках пророчества. Со всеми смертоносными последствиями.

Юсуф нерешительно прикоснулся к наглазной повязке. Кольцо оставалось единственным платежным средством, без которого невозможно было добраться до Ктесифона. Если его отдать, нечем будет выплатить выкуп. Но Юсуф все-таки решился.

Он сорвал повязку с головы, вывернул наизнанку, предъявил ошарашенному бедуину легендарный камень, сверкавший на свету.

— Нам нужны две лучшие верблюдицы. И три самых острых меча. Лошадиные головы, оленьи рога, львиные груди, змеиные брюха, верблюжьи горбы, ноги страуса — по шесть ног, зазубренных, как пилы, — ядовитая слюна, застывшие глаза статуй. Их не отогнать ни стрелами, ни медным звоном, ни взмахами посоха, ни струями воды, даже молитвами. Аппетит ненасытный, силы неистощимы, численностью они превосходят любую армию, известную человеческой цивилизации. Джарад.

Теодред стоял на вершине Ослиного холма, окруженный бродячими собаками, наблюдая за страшной катившейся с запада бурей, поднятой прозрачными крылышками. Его туда погнало мелькнувшее предчувствие, ниспосланное лавровыми листьями и намекавшее на скорое осуществление последней строфы заветного пророчества — чья-то рука властно заставила влезть на самый высокий наблюдательный пункт, чей-то голос велел внимательно смотреть. Созерцая наконец вторжение собственными глазами, он ясно понял: «Скакуны с Красного моря». Ветхозаветная казнь египетская. Монах содрогнулся, бормоча молитвы, благодаря Бога, не давшего ослепнуть старым глазам, позволив увидеть судьбоносный момент. Воздел в экзальтации руки, как бы лично маня к себе тучу; а собаки, слыша издали адский стрекот лапок и жуткий шелест крылышек, начали тревожно лаять, будто перед землетрясением.

«Захватническая армия» действовала неустанно, безжалостно и равнодушно. Начав наступление с плодородных окраин, накинулась на пышные деревья в садах вдоль канала Кархайя, поедая листву и кору; переместилась на чудесные луга в районе Мухавваль, начисто скосив траву. Потом, все еще не насытившись, бросилась на древние пальмы, обрамлявшие Тюремную дорогу, причем на одну так много насело, что дерево под их тяжестью рухнуло, прибив спавшего нищего. Тучи насекомых шарахнулись от Купольного монастыря, где гулко били колокола; пронеслись над телегой с зерном на мосту Торговцев соломой, сбросив мула вместе с погонщиком в канал у Сирийских ворот; лихорадочно разворошили огромные кучи мусора в квартале аль-Кунаса, где их оказалось больше, чем мух. Они уничтожили искони урожайные зерновые поля на острове Аббасия; смели молодые деревца в квартале Хейлена, названном в честь первой любви халифа; и закружились черными струями от рынка к рынку, от парка к парку, от одного фруктового сада к другому, от одной зеленой беседки к другой, делая смелые, оригинальные шахматные ходы по всему Багдаду, останавливаясь лишь тогда, когда чуяли растительность или зелень. Их опьянили запахи жасмина и базилика на рынке Благовоний. Они разнесли в клочья соломенные ворота кладбища Курайш; проломили земляные стены квартала Мухаррим, сожрав связующую тростниковую основу; выхватили пальмовые корзинки прямо из рук плетельщиков на аль-Кархе; полакомились миндалем на ореховых складах; перепугали цыплят на Курином рынке; вгрызлись в тиковые столбы ограждения на рынке рабов; съели сотни локтей хлопчатобумажной ткани, вывешенной на рынке Красильщиков; начисто смели с улиц конский помет, очистили цветочницы, сгрызли лозы, разгромили Шпалерную улицу, уничтожили лилии в прудах аль-Хульда, опустошили мельницы Зубейды и устремились к прославленным садам Гаруна аль-Рашида.

— Скакуны с Красного моря! — вскричал ибн-Шаак, ворвавшись во дворец, чтобы сообщить халифу о своем открытии, пока никто другой не успел.

— За олуха меня принимаешь? — язвительно бросил Гарун, не найдя подходящей реакции, кроме презрения, собственными глазами ясно видя за окнами плотные черно-желтые тучи, кружившие над минаретами, жадно пикируя к позеленевшему медному куполу.

Они действительно затмили город, «как солнце затмевает луна», и правоверные в мечетях молились, как при солнечном затмении. Но первоначальное беспокойство халифа растаяло под влиянием новых забот и тревог. Ведь последнее предсказание пророчества означало, что Шехерезада с минуты на минуту вернется целой и невредимой, тогда как он еще не разобрался в замыслах Шахрияра, детально не продумал устройство торжеств в честь спасения царицы. Саранча могла помешать любой церемонии; вдобавок она несла настоящую катастрофу с непоправимым ущербом, истощением продуктовых запасов, невыплатой земельных налогов по всему халифату… Гарун изо всех сил старался испытывать не чрезмерное наслаждение, а огорчение наступавшим хаосом.

Насекомые, как драгоценные камни, унизали москитные сетки на окнах дворца Сулеймана. Но Шахрияр, еще не признав в них «скакунов с Красного моря», увидел в несметном количестве нечто фантастическое и невольно связал это нашествие саранчи с Шехерезадой, будто она силой своей фантазии могла направить этих насекомых против него. Шахрияр давно не беседовал с Гаруном аль-Рашидом, как бы по обоюдному соглашению, хотя чувствовал, что на него пала густая тень подозрения. Он хотел поскорее улизнуть из города, вернуться в далекое царство, разыграть там ужасное горе, взять в руки безраздельную власть, постараться вернуть ощущение сексуального освобождения, пока еще мучительно скоротечное. Может, нашествие саранчи даже к лучшему — послужит прикрытием бегства, — и поэтому царь призадумался, не пора ли готовиться, укладывать ценности, пока не слишком поздно.