Бар «Безнадега» - Мира Вольная

- А больше, - продолжает Ковалевский, - у Кати никого не было, у собирателей вообще редко бывают семьи. По крайней мере, у этого поколения.

- Но в теории… - тяну, - Алина могла схватить что-то от матери?

- Ты знаешь не хуже меня, что быть может все, что угодно, - меланхолично отвечает светлый. – Мы отрабатывали все версии. Говорили с учителями, друзьями, самого Озерова тоже со счетов не списывали.

- Почему?

- Было пару моментов, которые… выбивались из общей картины, - Ковалевский выпрямляет ноги, наконец-то смотрит на меня, а не в окно, за которым шумят деревья и гудит дневная Москва, взгляд затуманен прошлым. – Озеров был слишком… контролирующим, давай назовем это так. Больше, чем просто гиперопека: четкое расписание, режим, занятия. Все было расписано практически по секундам. Он контролировал ее питание, круг общения, общался регулярно с учителями, ее друзьями, с родителями друзей, школьными медсестрами, его даже охрана в лицо знала. На комнате Алины стояла такая защита, что мы войти туда не могли, пока Озеров ее не снял. Как будто… как будто он ждал, что его дочь заберут. Только не знал, когда и кто.

- Он шаман, - киваю, - возможно и знал.

- Возможно. Только не говорил ничего, не думай, что я не спрашивал. К тому же… - Ковалевский хмурится и сжимает руки в кулаки несколько раз. Молчит, пытаясь подобрать слова.

- Что? – приходится поторапливать мужика.

- Он исчез на несколько дней после пропажи Алины. Мы не знали, где он и куда уехал, в какой-то момент думали, что его тоже, - крутит светлый пальцами в воздухе. – Тачка во дворе стоит, мобильник и документы – в квартире, соседи ничего не видели и не слышали, ни с кем на связь он не выходил, и маячки совета сорваны, как и у Алины.

- На дочери Озерова стояли маячки? – наступает моя очередь хмуриться. – Как они смогли их поставить, если Алина не проявилась? Как смогли закрепить?

- Не те маячки, Зарецкий, - криво усмехается силовик. – Просто пара стандартных оберегов на браслете, но по ним можно было хотя бы определить направление. Вот только мы браслет нашили в мусорном ведре в парке. У Игоря, само собой, охранки стояли нормальные.

- И?

- Он вернулся через пару дней, сказал, что ездил к ведьмам, потому что устал ждать результатов, говорил, что мы ни на что не способны. Много чего говорил.

- К кому конкретно ездил, не сказал?

- Нет, как и о результатах этой поездки. Идиотская ситуация, мне хотелось его прибить, когда он показался на пороге кабинета и спросил, не было ли новостей, зашел, как будто ничего и не произошло, казался немного спокойнее, чем до своего отъезда, почти расслабленным.

- И так он оказался в числе подозреваемых?

- Само собой, - дергает нервно головой Ковалевский. – Когда детей похищают, родители сидят дома и ждут звонка, а не срываются хрен знает куда хрен знает зачем, - и продолжает уже спокойнее: – Мы выяснили, что Озерову от матери достался дом где-то под Москвой, порылись в его почте, отследили движения по счетам, в самом доме, само собой, были.

- Что-то нашли?

- Хлам, вещи и фотографии жены, трупы животных, всякую ритуальную хрень. Игорь не проводил обряды дома, старался не демонстрировать Алине лишний раз то, кем являлся.

- Она не знала? – пищит из своего угла Кукла удивленно, наконец-то подавая голос.

- Знала, - так же удивленно отвечает ей светлый, он удивлен, скорее всего, ее присутствием здесь, кажется, что за время разговора Ковалевский успел забыть про свою подопечную, - но только самый минимум.

- Кого-то еще подозревали?

- Ближний круг. А по факту всех подряд и никого конкретного.

- В какой момент Игорь поехал?

- Когда дело совсем заглохло. Мы полгода примерно искали активно, а дальше… - Ковалевский кривится, морщится, трет в раздражении лицо. – У нас просто не было ресурсов, я просто не мог больше этим заниматься постоянно, были и другие дела. И Игорь начал искать сам, таскал нам газетные вырезки с, как он считал, похожими случаями, орал, угрожал, опять пропадал на несколько дней, потом на недели, месяцы. Говорил, что ему снится Алина, говорил, что знает, что она жива, говорил, что это Совет во всем виноват. Потом уволился.

- Совет? Были какие-то конкретные обвинения?

- Алина входила в программу адаптации, - вздыхает Ковалевский. – По требованию Саныча.

- Не сомневаюсь…

- Ага, - кивает светлый, - такие правила. Два раза в неделю, по вечерам, Алина ходила на занятия. Озеров считал, что за ней следили, что тот, кто забрал его дочь, нашел ее именно там.

- И?

- Мы проверяли, тоже пусто. Говорили с психологом и местными кураторами, по нулям. Да и… факт слежки за Озеровой не подтвердился, просто слова Игоря.

- Он подозревал еще кого-то? Что-то еще говорил?

- Нет. Через два года, насколько мне известно, перестал и звонить, и приходить, но на опознания приезжал.

- Как давно последний раз?

- Несколько месяцев назад, наверное. Я не уверен, это лучше узнать у…

- Я знаю у кого, - обрываю Ковалевского, поднимаясь на ноги, бросаю короткий взгляд на Куклу, все еще застывшую на своем месте, на так и сидящего на полу светлого, выдыхаю. – Можете не провожать. Спасибо за чай, Кукла.

И выхожу в коридор, не дожидаясь реакции. Думаю о том, что нужно в первую очередь просмотреть дело дочери Озерова, а потом уже заняться материалами по трупам и по самому Игорю. Думаю о том, что в Ховринку, скорее всего, придется ехать уже завтра, и о том, что стоит все-таки позвонить Санычу. С чего вдруг такой интерес к дочери Озерова? Почему вообще дело оказалось у Контроля и почему они им занимались? Почему не милиция? 

Я все еще пытаюсь понять, что именно мне во всей этой истории не дает покоя, спускаясь на первый этаж, когда в кармане звонит мобильник.

Трубку я беру не глядя.

- Слушаю?

- Аарон, - на том конце провода Лис, и голос у нее какой-то странный… Напряженный, - ты можешь сейчас говорить?

Я останавливаюсь, застываю, напрягаюсь, потому что мне совершенно не нравится то, как это прозвучало, мне не нравится, что на заднем фоне в трубке я слышу шум улицы, мне не нравятся собственные ощущения. Опять какой-то скрежет на задворках нутра.

- Могу, - отвечаю осторожно. – Где ты, Лис?

- Не у тебя, - доносится сдержанное, а потом тишина.

Что, мать твою, происходит?

Элисте будто не чувствует напряжения в только что произнесенных мной словах, в воцарившейся гулкой тишине подъезда, продолжает так же отстраненно и собранно, не давая ни мне, ни себе и секундной передышки, не позволяя собраться с мыслями и осознать. Возможно, и не чувствует, потому что напряжена не меньше моего.