Семь корон зверя - Алла Дымовская

Потом иностранец-леший с удовольствием и без посторонней помощи вымылся в тазу, ловко манипулируя двумя алюминиевыми ковшами и ведрами холодной и горячей воды, словно никогда в своем заграничье и в глаза не видел разных джакузи и душевых кабинок с эротическими и лечебными массажами, а плескаться в оцинкованной лоханке почитал для себя обычным делом. После же бани леший был почти что насильно острижен коротко, но стильно, строгой хозяйкой, которой так и не удалось расчесать безнадежный колтун его волос.

– Ладно, несчастье мое, отдыхай пока, а мне выручку сдать надо, да и разведать, что к чему. Как бы предъяву не кинули и по поводу клиента, и за мордобой. Ты, чурка заморская, небось выкрутишься, а мне ответ держать. – Иришка ворчала без злобы, скорее для порядка. Какое-то шестое, животное чувство подсказывало ей, что чудной иностранец, раз вписавшись, не бросит ее на произвол и за здорово живешь, и что вообще-то ее лесное знакомство по неведомой пока причине было большой удачей... Уходя, приложила обе руки к щеке: – Ложись-ложись, баиньки. Как приду, обедать станем.

Распорядитель Гарик, как обычно, вкушал утренний кефир в «Ленивом варенике» – частном крошечном ресторанчике на шесть столиков, прославившемся в узком кругу своей отменной домашней кухней и необъятногрудой поварихой-хозяйкой Галей, неровно дышавшей к самому распорядителю. Но Гарик в ответ на штормоподобные Галины вздохи, как всегда, только равнодушно пил кефир со свежей сдобной булкой, справедливо разделяя и не смешивая между собой желудочный и любовный интересы.

– Вот, Гарик, две сотни, копеечка в копеечку. Еще был навар, но, по уговору, тот уж мой. Ведь верно? Все же по справедливости? – зачастила на едином дыхании Иринка, едва лишь подсела к столу.

Гарик и слова не сказал, даже не кивнул, только сгреб полной ладонью деньги со скатерти. На Иришку не смотрел, пил свой кефир и жевал булку. Иринке пришлось дожидаться в терпеливом молчании хоть какого-нибудь ответа от своего грозного начальника. Наконец стакан был отставлен, крошки Гарик небрежным движением смахнул на пол.

– Ти из мэня дурака нэ дэлай. Все знаю уже. Но молодэц, однако, в мэнтовку не побэжала, значэт, умная. – Гарик полез в задний карман наглаженных бежевых брюк, достал смятый конверт. – Приходылы от нэго. Здэсь за ум и за язык. Гарик копэйки нэ взял. Что дэньги сдала – мое. Чужого Гарику нэ надо. Вот бэри. Бэри и молчи. И тому бичо, что Мавра прыложил, тожэ скажи, чтоб молчал. Тогда нэ тронут...

– Он не скажет, Гарик, вот зуб даю. А за лавэ – спасибо. И тебе, и тем, кто передал... А можно мне на сегодня выходной? – пользуясь удачливым случаем, заискивающе попросила Иринка.

– Можна. Хочэшь напиться? Напэйся. Ты мнэ в порядке нужна. – Гарик задумался на секунду и счел нужным добавить дополнительное поощрение: – Два дня можэшь нэ выходить. Разрэшаю... А Мавру, козлоблуду, давно пора было ногы из жопы повыдергывать. Сколько дэвок пэрэпоганил так... Ты нэ слушай. Иды давай, да. Гуляй, пэй.

Иришка, уже на улице, конверт вскрыла... Пересчитала... Штука... Штука зелеными... Вот и вся ее цена – и за чуть было не погубленную жизнь, и за молчание. Обидно стало так, что на миг и невмоготу. Но зареветь не заревела. Чего уж слезы лить, коли сама виновата, что задешево разменивалась. Постояла немного, отошла. Конверт закрыла и в сумку на самое дно запихала. Деньги, пусть и обидные, были, однако, для Иринки огромными. А как гонорар – так и вовсе не виданными. Когда же вспомнила об оставленном в хибарке иностранце, то настроение полегоньку-потихоньку стало подниматься к положительным градусам.

Иностранец, после мытья и стрижки оказавшийся более чем симпатичным мужчиной, встретил Иришку ясной улыбкой и, пока она хлопотала об обеде, ни на шаг от нее не отходил. Правда, поведение его, хотя и забавное, Иришка находила довольно странным. Словно бы интурист не то чтобы заплутал в лесу, а будто бы недавно с неба свалился, с такой поспешностью пытался он тут же, немедленно, научиться у Иришки русскому языку, указывая на разные предметы и движения и требуя от хозяйки называть их словесные обозначения. Мог бы, коли так приспичило, и до визита в южные российские пределы брать уроки, чай, и у них, за бугром, есть своя Илона Давыдова. Да и не вчера же он в самом-то деле приехал. Зато узнала Иринка и собственно имя приблудного иностранца. Красивое и какое-то восточнославянское: Янош. Тут же и сказала ему, отчасти жестами, что для нее, для краткости и для интимности, пусть он будет просто Ян. Интурист понял и вежливо поклонился – сокращение, видимо, одобрил. Иринка назвала ему и себя. Иностранец повторил раз, другой, но вместо Ирины выговаривалось у него по-иному, нездешнему, красиво и претенциозно: Ирена. Иришка поправлять не стала. Новое имя ей решительно понравилось.

Однако языковые потуги Яна, как теперь она называла прошлого лешего и интуриста, были далеко не единственной его странностью. У Иришки сложилось определенное впечатление, что добрую половину естественных вещей из ее довольно скудного домашнего обихода Ян видит первый раз в своей жизни. Не то чтобы он выказывал детское изумление или задавал жестами и только что разученными словами наивные вопросы, пугался или, наоборот, восхищался сверх меры. Нет, он был спокоен и улыбчив, вот только с диким, жадным любопытством следил за тем, как Иришка одноразовой зажигалкой поджигала плиту, как включала в розетку кофемолку и простенький, еще с советских времен, миксер. Словно исследовал незнакомый ему мир, запоминал и учился.

После обеда интурист Ян снова улегся отдыхать, по своему месту жительства отбыть не спешил. А к ночи исчез. Как – было Иришке неизвестно. Зашла около десяти, оторвавшись от сериала, – когда еще телик посмотришь! – проведать спящего, а железная, матери-покойницы, кровать-то и пуста. Собственная одежда интуриста тоже пропала. Сгинул леший, ни ответа, ни тебе привета. «Вот же сволочь заморская, хоть бы номер телефона черкнул, цифры, чай, на всех языках одинаковые. И смылся-то на тихушку, чтоб бедной девушке за приют денег не платить. Морда!» – с досадой и унизительным разочарованием заключила Иришка и мысленно поставила на гадючем интуристе жирный крест. От расстройств и переживаний последнего дня, а вернее, ночи, Иринка, чтобы не напиться и не разрыдаться, отправилась спать непривычно рано – около полуночи. Улеглась на ту же маменькину кровать, на которой до этого почивал предатель-интурист, даже белье не переменила. Было лень, да и ни к чему. Где, в каких только постелях не доводилось ей спать! Так что привередничать после чисто вымытого и облитого одеколоном лешего выходило и вовсе глупым.

Проснулась Иришка не по обычаю в обед, а прохладным еще, не распаренным солнцем утром, как когда-то вставала на первую свою работу молоденькой девчонкой-ученицей. И вчерашние горести от свежего дыхания новорожденного дня словно сами собой забылись, оставив ощущение свободы и радости грядущего двухдневного отдыха. Иришка как спала голышом, так и вышла из крохотной задней спальни в проходную комнатушку, да и остолбенела. На старом диване, наглухо покрытом отслужившими свой век шторами, призванными скрыть потертости и изрядные прорехи в обивке хрущевского ветерана, сидел как ни в чем не бывало давешний иностранец.