Дот - Игорь Акимов

— Вы готовите ночную атаку?

— Нет, господин генерал.

— Чего так, Ортнер? Мы должны испытать любую возможность.

— Мне представляется, господин генерал, что эта идея…

— Не дерзите, Ортнер, — перебили господин генерал. Для вас — сейчас — не должно быть различия: день или ночь. Более того: ночь — ваша союзница. Их снайперы — уже не в счет. И если вы навалитесь — вдруг — сразу всем батальоном…

— Без артподготовки? — тупо спросил майор Ортнер.

— Я же сказал: вдруг.

Тоска была такая… Ведь только что майор Ортнер чувствовал лишь усталость, она словно крышка закрывала его душу, но господин генерал умудрились эту крышку приоткрыть… нет — расколоть, и из пролома хлынуло черное и вязкое. Вот что, оказывается, там вызревало, а ты думал, что после этого дня там все выгорело, пустота, и только мысли, беспомощные, как полуденный ветерок, шевелят пепел.

— …Вы меня слышите, майор?

— Так точно, господин генерал. Через час мы атакуем…

Каждой роте он выделил сектор, каждая должна была атаковать тремя-четырьмя цепями. Первую сотню метров пройти с максимальной осторожностью, тишайше, потом — ползти. Не важно, сколько времени займет такой подъем, главное — проползти как можно выше, если повезет — до самой вершины. Командиру батареи, заменившему Клюге, приказал быть готовым к стрельбе. «Ваших людей пулеметчики не смогут разглядеть, а вам бить прямой наводкой по вспышкам пулемета — проще не бывает…» Майор Ортнер старался не загадывать, вообще не думать — как оно получится. Вот если бы он умел молиться — он бы молился.

Солдаты ушли. Помогали друг другу выбираться из траншеи — и за бруствером сразу растворялись во мраке. Когда выбрались последние, майор Ортнер закрыл глаза и привалился спиной к задней стенке траншеи. Не ждал, не слушал. Он стал частью этой ночи. Запах вскрытой земли, сберегавшийся в ней веками, а возможно и тысячелетиями, втекал в него через поры кожи, какая-то ночная птица напоминала ему, что он покуда жив, во рту был вкус свежескошенной травы. Какое это счастье — быть! просто быть…

Треск ракеты распорол брюхо ночи. Оказывается, ракеты у русских есть. Мрак предыдущих часов означал одно: русские не боялись.

Майор Ортнер открыл глаза. Мир выплывал из темноты. Первыми обозначились формы, затем наметились цвета, но из этого ничего не вышло. С непривычки свет ракеты показался неожиданно ярким, тени убегали от него врассыпную, а потом среди теней началась паника, потому что не успела рассыпаться и исчезнуть первая ракета, как в небо рванула вторая, за ней третья, каждый вжавшийся в землю солдат был виден так отчетливо… Вжимайся не вжимайся — эти тени выталкивали из себя тела: вот он! и вот, и вот…

И тут залились пулеметы.

Не застучали редкими, различимыми выстрелами, звуки которых скачут вниз по склону, как целлулоидные шарики — боп-боп-боп — обычное неторопливое барабанное соло русских ДШК; нет, они именно залились слитными трелями. Короткими, как у птиц. Лили свинец свои, родные, вермахтовские МГ. Ведь у них скорострельность — без малого тысяча выстрелов в минуту! Разве не на это и ты рассчитывал, выставляя свои МГ против бронеколпаков?.. Струи свинца пометили всю передовую цепь — одного за другим, не мелочась, не вникая, живой он или мертвый, каждого, — и так же вдруг погасли. Это длилось, как показалось майору Ортнеру, всего несколько секунд. Да наверное так и было, потому что пушкари не успели выстрелить по сиянию дульного пламени ни разу.

Откуда у русских МГ?

Вопрос наивный. После вчерашнего штурма (или это было уже позавчера?) на склоне валялось столько оружия, что хоть роту вооружай. Но пулеметов майор Ортнер там не видел ни одного, это он помнил. Уж на пулемет — когда ходил между телами убитых солдат — он бы обратил внимание. Кстати, сейчас майор Ортнер вспомнил, что некоторые убитые были без оружия. Потрудились гавроши…

Следом всплыл второй вопрос: отчего же предыдущие атаки русские отбивали крупнокалиберными?

Ими командует не дурак, в который уж раз признал майор Ортнер. Они приберегали трофейные пулеметы для такого вот случая — для массированной атаки. Маленький surprise. Который сработал. Теперь они будут отбиваться только из МГ. Значит, мне придется посылать солдат на заведомую бойню…

Тишина.

Ее подчеркивали хлопки и слабый треск неторопливых ракет.

Солдаты лежали ничком. Только тени жили; гонялись друг за дружкой в игре растянись-сожмись.

— Капитан, дайте сигнал… пусть отходят.

Уже в шесть должны были опять прилететь самолеты. На сон осталось… Майор Ортнер поглядел на светящийся циферблат своих «Tissot»: на сон оставалось меньше четырех часов. Меня никто не предупреждал, подумал он, что на войне самое главное — нормально выспаться. Конечно — и выжить. Но выжить — это уж как ляжет карта, как Господь распорядится, а вот выспаться… Возможно, со временем я этому научусь: рядом с окопами, не замечая стрельбы… Эта мысль сначала пришла — и лишь затем он ее осознал, и откуда-то нашлись силы — улыбнулся, причем для этого ему пришлось помочь лицу — осознанным усилием растянуть лицевые мышцы, так что даже уши затвердели. Еще сутки назад, подумал он, я представлял свою войну совсем иной. Вернее — совсем ее не представлял. Мой прошлый воинский опыт, по сути — туристический опыт присутствия на войне, как-то не вязался ни с окопами, ни с ежесекундным шансом познакомиться со смертью. Ведь я не собирался воевать! это не мое! я должен был отметиться на войне, получить запись в личном деле: был… показал себя… награжден… — и все! И только! Но вот прошло меньше тридцати часов — всего-то! — а я уже нахлебался дерьма — на всю жизнь хватит. И начинаю привыкать к его специфическому вкусу. И уже смирился, что и завтра, и через неделю, и потом…

Он вдруг вспомнил свое первое впечатление от этой долины. Тот изумительный момент, когда день еще не ушел, а вечер топчется где-то рядом, ожидая, когда ему освободят место. Воздух был густой и плотный, как вода, он светился от переполнявшей его энергии какого-то иного, параллельного мира, живущего здесь. Казалось, еще мгновение — и тот мир проявится, нарисуется в пространстве (не привязанный ни к этой земле, ни к этому воздуху) немыслимыми строениями и существами (или такими же людьми?), наполнится их жизнью и смыслом того, чем они живут. Что это было — ясновидение?.. Как жаль, подумал майор Ортнер, что я только чувствовал присутствие, но чего-то во мне не хватило — и я не смог ничего разглядеть…

Укладываясь на надувном матрасе, он надеялся, что едва закроет глаза — его тут же не станет; но усталость не подпускала сон. Опять заныла рана. Опять (вспомнил о завтрашней атаке) прихлынула тоска. О Господи! — шептал он, не имея в виду Бога, а всего лишь открывая этими словами клапан, чтобы тоске было куда уйти, освобождая душу, — о, Господи! Он повторял это, как мантру, снова и снова, и у него получилось. Тело стало легким, а потом его не стало совсем. Но мысли — куда от них денешься? — мысли вились над ним июльскими комарами, зудели; впрочем — не кусали. Ну — так сложилось, думал он, так сложилось, что я оказался здесь… этого уже не изменишь — это случилось, мне остается только это принять… принять таким, как оно есть… но я должен пройти через это — сквозь — как тень — не изменившись, не заразившись, оставшись прежним… ведь я знаю, что снова смогу быть счастливым — только если смогу вернуться туда, откуда пришел, таким, каким прежде был…