Десять десятилетий - Борис Ефимов

— По-моему, что-то горит. Я чувствую запах жженой резины.

Все, не исключая подсудимых, стали принюхиваться, заглядывать под столы, стулья и ковровые дорожки, порядок в зале был нарушен, и председательствующий лорд-судья Лоренс, тоже пару раз потянув носом, сказал:

— Объявляется перерыв судебного заседания трибунала для выяснения причин запаха.

Такая типично английская манера выражаться очень забавна. Как-то, например, шел допрос свидетеля, группенфюрера СС Лахузена. Допрос был закончен, но через несколько минут в связи с каким-то вопросом Лахузен понадобился снова. Лоренс просит вновь ввести свидетеля. Входит комендант. Происходит следующий диалог:

— А где же свидетель? — спрашивает Лоренс.

— Его нет, — отвечает комендант.

— А где он?

— Его увели.

— Кто?

— Те, кто его привел.

— Куда?

— Туда, откуда его привели.

— Тогда скажите тем, — подумав, говорит лорд-судья, — которые его привели, а потом увели, чтобы они его снова привели.

Трудно было удержаться от смеха, слушая этот чисто диккенсовский обмен репликами.

Говоря военным языком, передним краем скамьи подсудимых являются столы, за которыми занимают позицию защитники гитлеровских преступников. Здесь собрались самые опытные и прожженные крючкотворы Германии (среди них четыре бывших члена нацистской партии) — все эти Серватиусы, Штамеры, Диксы и Зейдли. Чем-то средневековым веет от этих фигур в черных балахонах и беретах.

Тяжелая узкая дверь, почти незаметная в покрытой дубовыми панелями стене, отворяется, и в ней показывается объемистая фигура Германа Геринга. Он с трудом протискивается и занимает первое место в первом ряду скамьи подсудимых. За ним появляется американский полицейский, затем Гесс. Потом снова полицейский и — Риббентроп. Снова полицейский и — Кейтель. Так, чередуясь с охраной, выходят из двери и усаживаются на скамью все подсудимые.

Рассмотрим главных из них по порядку.

Вот — Геринг. Сколько раз любому карикатуристу доводилось изображать жирную тушу этого «нациста № 2», разряженного в придуманные им самим шутовские маскарадные костюмы, униформы и плащи, с подбородка до паха увешанного орденами, крестами, орлами, лентами. Теперь на нем застегнутый на все пуговицы двубортный серый китель. Геринг держится развязно и нагло, всячески подчеркивая, что, если в гитлеровской иерархии он был вторым, то здесь, на скамье подсудимых, он — первое лицо. Из него так и прет активность. Он беспрерывно и деятельно реагирует на все, что происходит на процессе, подчеркнуто внимательно слушает чтение материалов и показания свидетелей, то утвердительно, то отрицательно качая головой и саркастически кривя рот. Он часто записывает что-то в блокнот или глубокомысленно покусывает карандаш. На его надутой тщеславной физиономии как бы написано: «Смотрите только на меня! Это я — Герман Геринг, центральная фигура процесса! Смотрите, как я величественен и уверен в себе!»

Я думаю, что Геринг втайне гордится и тем, что к нему приставлен специальный, «персональный» полисмен. В то время, как остальная охрана находится позади скамьи подсудимых, за спинами преступников, этот прикрепленный к Герингу полицейский стоит вплотную лицом к нему, спиной к публике, заложив руки назад и поигрывая резиновой дубинкой. Я видел, как однажды, в самом начале процесса, эта дубинка была пущена в ход. Еще, видимо, не совсем освоившись в новой обстановке и продолжая чувствовать себя персоной высшего ранга, Геринг очень непринужденно и свободно перевесился через барьер, чтобы поговорить со своим адвокатом Штамером. И тогда бесцеремонный янки, не говоря ни слова, энергичным движением дубинки вернул толстяка в исходное положение. Надо было видеть глупое и злобное выражение на лице оторопевшего Геринга, чтобы понять, какое искреннее удовольствие доставила нам эта колоритная сценка.

И еще очень приятно было во время одного из небольших перерывов в заседании, когда подсудимых не выводят из зала, подойти вплотную к самому барьеру и, стоя в полутора метрах от Геринга (можно дотянуться рукой), сосредоточенно на него уставиться. Сначала Геринг делает вид, что не обращает никакого внимания на назойливое разглядывание. Потом оно начинает его раздражать, и он нервно отворачивается, метнув исподлобья свирепый взгляд. Наши глаза на долю секунды встречаются, и мне приходит на память персонаж из романа Фейхтвангера «Лже-Нерон», свергнутый с высоты своего величия фельдмаршал Требон, прототипом которого, несомненно, явился Геринг. Во взгляде Геринга я ясно читаю: «Эх, если бы этот тип попался мне год назад…»

Рядом с пухлым, воспаленно разрумянившимся, лихорадочно возбужденным Герингом особенно контрастно выглядит Гесс — землисто-желтая, бескровная, высушенная, как у тысячелетней мумии, маска, с невообразимо мохнатыми бровями и настолько глубоко провалившимися глазами, что они кажутся пустыми глазницами, как у черепа. Плотно сжатый безгубый рот и огромные уши дополняют эту физиономию. Первые дни процесса Гесс провел в состоянии полнейшей прострации, сообщив через своего адвоката, что его постигла полная потеря памяти (амнезия), наличие которой было подтверждено и компетентной медицинской экспертизой. Однако гораздо более точно и, как оказалось, безошибочно, определил состояние Гесса опытный криминалист Лев Шейнин, который, поглядев прищурившись на погруженного в меланхолию бывшего заместителя фюрера, сказал нам, применяя вполне уместную в данном случае «блатную» терминологию:

— Братцы, по-моему, Гесс филонит под психа.

Эта фраза нас очень развеселила и вошла в наш лексикон для обозначения каких-либо неожиданностей. И даже в стишки поэта Кирсанова: «Над Нюрнбергом ночь тиха, а Гесс филонит под психа» или «Хотел жене купить меха, но Гесс филонит под психа». На десятый день процесса Гессу, видимо, наскучило «филонить». Он попросил слова и сообщил, что к нему неожиданно вернулась память, вследствие чего он готов давать показания. Можно себе представить конфуз ученых экспертов, только что авторитетно установивших неизлечимую амнезию.

За Гессом сидит Риббентроп — гитлеровский министр иностранных дел и пресловутый «сверхдипломат». Некогда блестящий светский франт и сердцеед (вспомним, с каким шиком он появился в Москве в 1939 году. Он даже пытался затеять флирт с одной известной балериной, которую пришлось срочно отправить из Москвы), теперь он имеет настолько облезлый и жалкий вид, что вызывает даже удивление.

— Смотрите, — говорит кто-то, — какой помятый вид у Риббентропа.

— Ничего, — находчиво отвечает кто-то другой, — отвисится!

Зато сосед «сверхдипломата» матерый гитлеровский волк Кейтель всеми силами старается сохранить бравый, подтянутый вид: аккуратно выстриженный затылок, тщательно причесанная седая щетина на голове, колючие, встопорщенные усики, выутюженный мундир. Старый прусский солдафон буквально лезет вон из кожи, чтобы показать, что он не потерял амбиции.

Олицетворение бездонной злобы — это «знаменитый» Альфред Розенберг, «идеолог и философ» нацистского мракобесия, некогда неутомимый провозвестник бредового «культа Вотана», главный блюститель чистоты арийской расы и «истинно германского духа». В дни войны Розенберг — рейхсминистр Восточных областей, иными словами наместник Гитлера по угнетению, ограблению и истреблению жителей захваченных гитлеровцами русских, украинских и белорусских земель. Сейчас у «рейхсминистра Востока», пожалуй, наиболее угнетенный и мрачный вид среди всех обитателей скамьи подсудимых. Черный, чугунный страх перед приближающейся виселицей, видимо, пронизывает все его существо и как бы выпирает наружу. Изредка тяжелым взором обводит он зал и места для прессы и снова погружается в оцепенение.