Оковы страсти - Розмари Роджерс

«Скажи мне, где фантазии родятся: в сердце или в голове?» Для Шекспира вся жизнь — цепь трагедий и комедий, карты лежат на столе вверх рубашкой, и ты берешь одну с замиранием сердца, думая, повезет ли, ждет ли удача? Или ты отказываешься от своего шанса и бросаешь карты. Почему бы нет? Какая же она дура, просто дура! И одного сезона не провела в Лондоне, а уже начала мыслить так же, как и все, ее сбили с толку их мнения, постоянное ощущение, что ей необходимо их одобрение, постоянный страх осуждения. Словно яркая вспышка света озарила изнутри ее мозг и освободила ее мысли.

Внезапно у Алексы закружилась голова, ее охватило чувство полета, и это так ее взволновало, что она готова была рассмеяться в полный голос. Что стало с ее прямотой, чистотой и честностью? Что с ней, ведь она всегда осуждала лицемерие и маски, а теперь сама же и надела одну из них — и причем как легко все это получилось! Общество — горстка людей, которая так пугала слабых и чьи хорошие манеры прикрывали всевозможные пороки и темные делишки. Неужели прежде ее стало бы заботить их мнение? Она никогда не позволила бы этим людям влиять на ее поступки, идущие вразрез с ее инстинктами, что непременно привело бы к утрате ею честности и правдивости. Она же в них не нуждалась. Ей они все даже не нравились! Она тосковала, ей было невыносимо противно, а она притворялась довольной. Она не решалась загорать голой, потому что голое тело оскорбляло принятые у них нормы, и вообще все естественное и доброе становилось в их глазах нехорошим и неестественным, они всячески поощряли ложь, обман и лицемерие. И она попала прямо к ним в сети — к тем людям, которых всей душой презирала.

«Посмотрите на мои волосы! — думала Алекса, только теперь она уже смеялась снова, показывая ямочки на щеках. — Я так ненавижу эти взбитые букли, а ношу их потому, что так принято причесываться! Возможно, если я завтра появлюсь где-нибудь с распущенными волосами и заявлю, что это последняя парижская мода, не исключено, что на следующий день они все так причешутся! И почему я посещаю дома, где мне бывает нестерпимо скучно, зачем хожу на все эти балы, суаре и рауты, для чего я должна показываться то здесь, то там, когда мне это совсем неинтересно и я от этого не получаю никакого удовольствия? Зачем вообще я ношу тесные корсеты, в которых мне так душно, и все эти нижние юбки и…» Ее смех внезапно оборвался, и она с новой силой, почти болезненно вернулась к тем же мыслям.

«Почему я испугалась кривотолков, почему не встретилась с ним лицом к лицу и не доверила ему все свои сомнения, когда он так просил меня об этом? Когда он переступал через все эти условности и обычаи и пытался повести меня за собой, почему я не приняла его искренне и радостно? То, что он делал, не поддавалось отчету, это было инстинктивно. И он никогда не использовал просто мое тело, как это сделал Чарльз. Он занимался со мной любовью и думал прежде о том, чтобы доставить удовольствие мне, а потом уже — себе. И я была настолько глупа, что ради этих скотов прикидывалась, что совершенно ничего не чувствую, хотя на самом деле я чувствовала все, и если бы мои инстинкты не были подавлены мною же, я уверена, что он чувствовал то же».

Она вспомнила, как тогда, сидя в спальне, она стала откалывать все свои шиньоны и булавки, когда ждала, что он будет ее насиловать, а он этого не сделал. Она ощутила такое пленительное чувство экстаза, когда он приковал ее руки и ноги — не для того, чтобы ее унизить, а для того, чтобы показать ей, как можно любить каждую часть ее тела, чтобы научить ее, что любовные ощущения и любовный акт — это нечто такое, что можно лишь ощутить, но никогда нельзя научиться по книгам или со слов опытных людей, потому что эмоции вообще не поддаются ни описанию, ни расчету. Он преследовал ее слишком откровенно и беззастенчиво, несмотря на все сплетни, несмотря на Элен, ее бабушку — старую ведьму; и это ей ничего не объяснило, она слишком была занята собой.

«О, как давно я не чувствовала себя такой свободной!» — думала Алекса. Она ощущала себя такой счастливой, освобождаясь от всех своих юбок и панталон, стаскивая модное платье и корсет.

— О, миледи! — запротестовала Бриджит, в отчаянии наблюдая за Алексой, которая перерывала все свои комоды и гардеробы до тех пор, пока не обнаружила свой костюм для верховой езды, в котором она ходила на Цейлоне, шокируя своим видом жен добропорядочных плантаторов. — Вы не можете выйти в таком виде! О, мадам, если лорд Диринг только… О!

— Бриджит! Представь себе, что мне вдруг надоело все это притворство, надоело считаться с мнением чужих людей! Подумай, для чего мне это? Я достаточно богата для того, чтобы поехать куда мне вздумается, делать только то, что мне хочется, и я свободна, Бриджит, я свободна!

Не позаботившись о том, чтобы как-то прибрать волосы, Алекса просто откинула их назад и перевязала ленточкой, оставив концы висеть свободно; и когда она снова погляделась в зеркало, ей понравилось то дикое, неприбранное создание, которое она там увидела. Оглянувшись, она заговорила страстно:

— Бриджит, отныне мы с тобой будем жить только в свое удовольствие. Я, например, собираюсь именно в таком виде разъезжать по округе; завтра или на днях я выясню, где прячется лорд Эмбри, и тогда я устрою на него настоящую облаву! — Откинув голову, она снова звонко рассмеялась над выражением лица несчастной Бриджит, а потом продолжала, дразня ее: — А ты, если тебе действительно нравится мистер Боулз, должна бы иногда сама проявлять инициативу. Немного больше уверенности в себе, даже если ты ее и не имеешь, но — покажи. А может быть, нам их удастся заарканить в один день! О, Бриджит, ну не смотри так испуганно, я ведь еще не совсем сошла с ума сегодня утром… Только немножечко, знаешь ли. И это только потому… Мне кажется, что это похоже на действие разреженного горного воздуха, как будто стоишь на самой вершине высокой горы, а может быть, как будто плывешь без одежды или… или как будто с тобой кто-то занимается любовью, но не доводит до конца… Не падай в обморок! Привыкай, потому что, когда я его найду… Как ты считаешь, не завести ли мне для верности пистолет?

Не в силах ничего понять, Бриджит как подкошенная опустилась на обтянутый шелком стул да так и осталась сидеть с открытым ртом, а ее госпожа быстро выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью, как расшалившийся ребенок.

«О Боже! — думала она. — О Боже, что же будет дальше?» Еще до того как леди Трэйверс стала невестой лорда Диринга и, казалось, остепенилась, бедняга Боулз туманно намекнул ей, что ему надо с ней кое-что обсудить. Но теперь… Внезапно Бриджит поднялась со стула и подошла к зеркалу, чтобы внимательно рассмотреть свое вспыхнувшее лицо. «А почему бы и мне не пококетничать немного, — подумала она, — не поиграть в недотрогу? И почему бы не подумать о себе, о своих чувствах? Ха! Пусть попробует найти другую, которая бы слушала все его бесконечные россказни и терпела его церемонии. Что люди скажут? В самом деле? Ах, да не все ли равно!» Тряхнув головой, Бриджит отправилась вниз, на ходу подарив любезную улыбку молоденькой горничной, которую она терпеть не могла. Мужчины иногда бывают медлительны, как черепахи, так что если женщина не позаботится о себе сама, то он может так и не догадаться, что упускает в своей жизни.