Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман

незамеченными. Омское отделение НКВД арестовало 119 человек по обвинению в измене родине и создании контрреволюционной организации, а еще девятерых исключили из партии.

Если некоторые стратегии военного времени перекликались с «профилактическими» чистками недавнего прошлого, другие оказались предзнаменованиями будущих репрессий. В 1946 году государство развернуло кампанию «по борьбе с космополитизмом», направленную против представителей интеллигенции, якобы подпавших под влияние либеральных западных идей. К 1949 году кампания приобрела отчетливо антисемитский характер, превратившись в преследование евреев – «безродных космополитов». Группу врачей-евреев арестовали и пытали, обвиняя их в подготовке убийства Сталина и других партийных руководителей. Конец нарастающему безумию положила внезапная смерть Сталина в 1953 году[1231]. Истоки послевоенной антизападной кампании следует искать на ранних этапах войны. На собрании эвакуированных ученых из Академии наук, состоявшемся осенью 1942 года в Свердловске, начальник местного отделения НКВД тщательно записал фамилии и реплики выступавших, которые, с его точки зрения, находились под влиянием Запада. В докладе, отправленном в Агитпроп, он обвинил академиков в излишнем доверии к союзникам. Один из собравшихся, имея в виду высадку британских войск в Египте в августе 1942 года, заметил: «События в Африке, это, безусловно, начало второго фронта. Скоро мы будем свидетелями выхода из войны Италии, и неизбежности вслед за этим разгрома Гитлера»[1232]. Некоторым британская кампания в Африке даже казалась полноценной заменой обещанного второго фронта в Европе, что, несомненно, возмутило бы красноармейцев, сражающихся с германскими дивизиями, переброшенными из Северной Африки под Сталинград. Другой академик горячо хвалил американцев: «Наконец, мы доживаем до времени, когда Гитлеру по-настоящему грозит разгром. Американцы – это настоящие союзники, воюющие с присущей им деловитостью»[1233]. В отчете НКВД отмечалось, что, по мнению некоторых ученых, только Запад способен «по-настоящему разгромить» Германию. Хотя такую точку зрения трудно было приравнять к государственной измене, в НКВД ее, несомненно, сочли заслуживающей внимания.

Яркие проявления неприкрытого антисемитизма, после войны вылившегося в «борьбу с космополитизмом», тоже можно обнаружить уже в 1942 году. В служебной записке «о кадровой политике», составленной заведующим Агитпропом Александровым для ЦК в августе 1942 года, речь шла главным образом о губительном засилье евреев в искусстве. Александров сообщал, что «в управлениях Комитета по делам искусств и во главе многих учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи)». Приводя длинный список директоров, администраторов, журналистов, критиков, преподавателей и артистов, он делал помету «еврей» против имен тех, кого собирался уволить. Он писал: «Не случайно поэтому, что в консерваториях учащимся не прививается любовь к русской музыке, к русской народной песне, и большинство наших известных музыкантов и вокалистов… имеют в своем репертуаре главным образом произведения западноевропейских композиторов»[1234]. Александров рекомендовал немедленно назначить на место евреев – по его мнению, занимавших слишком много должностей в сфере искусства – русских. После войны партийная политика в отношении науки и культуры руководствовалась как раз такими антизападными и антисемитскими установками.

Одна из главных трудностей, с которыми столкнулась партия, – поддерживать в людях боевой дух, невзирая на крайние лишения. Даже самыми вдохновляющими лозунгами нельзя было повысить продовольственные нормы, раздобыть одежду или отапливать здания. Это прекрасно уловил корреспондент «Правды» в адресованном редактору газеты язвительном письме о визите Михаила Калинина, председателя Верховного Совета СССР и члена Политбюро, в Горький, куда он приехал в 1942 году, чтобы вручить рабочим медали. По словам журналисты, улицы Горького были загажены мусором и кучами человеческих экскрементов, но местные чиновники не задумываясь списали неприглядную картину на тяготы военного времени. Когда председателя горсовета спросили, почему так грязно, он ответил, что в других городах не лучше: неужели кто-то полагает, что в Москве заняты уборкой улиц? Уже немолодой Калинин должен был вручать награды в горьковском Дворце культуры, но там оказалось так холодно и сыро, что его пробрала непроизвольная дрожь. Церемонию пришлось отменить, а Калинина немедленно отвезти к врачу. Корреспондент отметил также, что Советскую площадь переименовали в площадь Минина и Пожарского, в честь князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина, в 1612 году собравших ополчение для изгнания поляков из Москвы. Автор письма заявил, что хорошо бы перестать восхвалять героев царского времени, расчистить улицы и обеспечить топливом бани, трамваи и хлебозаводы[1235].

Письмо корреспондента «Правды» мало чем отличалось от тысяч подобных писем, отправляемых рядовыми гражданами в местные партийные организации и газеты. Ивановский обком партии и местная газета получили с января по октябрь 1942 года более 8700 писем. В обращениях, написанных от лица коллективов (рабочих, эвакуированных, учителей и т. д.), семей и конкретных людей, речь шла о нехватке продовольствия, топлива или жилплощади[1236]. Ростовский обком партии в 1944 году получил почти 8000 писем с просьбами обеспечить питание и жилье. Вот одно из типичных писем от майора Красной армии: «Я с начала войны нахожусь на фронте и не могу уделить внимания семье, которая на протяжении войны пережила очень много неприятностей, 2 раза эвакуировалась из Ростова на несколько тысяч километров. Семья в дороге потеряла мать, которая умерла в вагоне; подходит зима, квартира, в которой они живут, течет и требует ремонта»[1237]. После проверки обком сделал в квартире ремонт и предоставил семье майора помощь. Проверяющие потребовали от обкома в короткий срок исправить все упущения, и как минимум одного местного чиновника сняли с должность за пренебрежение своими обязанностями[1238].

Некоторых партийных руководителей особенно тревожило негативное отношение многих к «бюрократам», «равнодушным» к потребностям людей[1239]. Один из ключевых тезисов пропаганды заключался в том, что война требует жертв от каждого. Акцент на всеми разделяемых лишениях помогал людям верить, что они приносят жертвы ради «правого дела». Тех, кто стремился к личной выгоде за чужой счет, презирали, а если речь шла о человеке, облеченном властью, он вызывал еще большее возмущение. Чтобы отвести обвинения от себя, руководство страны поощряло рядовых граждан предъявлять претензии местным чиновникам и директорам предприятий, а инспекторы и журналисты ругали бюрократов за то, что они не в состоянии улучшить условия жизни[1240]. Обычные люди, со своей стороны, зорко подмечали все, что им казалось несправедливостью и неравенством. Если у человека родные погибли на фронте, на оккупированных территориях или в эвакуации и от голода, горе только усиливало его гнев. Когда инженер Жалкова, живущая в Иванове, узнала, что ее муж погиб на фронте, она написала длинное, эмоциональное письмо Пальцеву, первому секретарю местного обкома партии, выплеснув в нем все свое негодование на своекорыстных чиновников:

Т. Пальцев, я не могу писать вам, потому, что те противоречия, которые я сейчас переживаю