Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф

ловушки, или признания нашего военного поражения, и еще значительно повысит свои требования.

На вопрос, удовлетворится ли Антанта одной Эльзас-Лотарингией, граф Чернин не смог дать мне определенного ответа.

Граф Чернин высказывал самые серьезные опасения за внутреннее положение Германии. Очевидно, у него были очень хорошие осведомители. На том наша беседа закончилась.

Об отделении Галиции от Австрийского государства граф Чернин больше не говорил. Он еще некоторое время развивал мысль, что Румыния войдет в сферу влияния Австро-Венгрии, а восток с Польшей включительно в сферу влияния Германии. Это были широкие и ясные мысли, к которым верховное командование могло только присоединиться. Они были изложены в соглашении, заключенном 17–18 мая в Крейцнахе.

Но вскоре на востоке граф Чернин выступил ярым и искусным защитником австро-польского решения и тем самым открыл истинные стремления Австро-Венгрии. Отречение от Польши произвело бы в Австро-Венгрии потрясающее впечатление. Вопрос шел также и о престиже молодого министра. Ясным намерением графа Чернина было прижать нас к стене как в Польше, так и в Румынии.

Австро-польское решение представляло большие опасности для Германии, и в частности для Пруссии. Генерал-фельдмаршал и я опасались, что оно будет равносильно распаду союза с Австрией и поведет к непосредственной угрозе нашим восточным провинциям. Поляки продолжали бы постоянно претендовать на германские области, и прусские поляки работали бы им на руку. Любое венское правительство оказалось бы вынужденным превратиться в орудие этих чаяний. Пока эти стремления были представлены изолированно стоящими поляками, Германия могла с ними справиться, но если за ними вырастала поддержка славянской Австрии, то картина вдруг приобретала иной облик: жизненные интересы Германии оказались бы под серьезной угрозой, и образовавшийся между обоими государствами конфликт поставил бы Германию в исключительно тяжелое военно-политическое положение. Силезия оказалась бы охваченной, и наши сообщения с Восточной Пруссией, Литвой и Курляндией находились бы под ударом. Аннексия двух последних областей в то время отнюдь не являлась фантазией. Мне также было неясно, как Германия, в случае австро-польского решения, справилась бы в экономическом отношении; величайшие экономические затруднения явились бы для нас в самой Польше и в отделении нас от русского рынка. Мы по опыту знали, какие препятствия нам чинила Австро-Венгрия как транзитная страна, в торговле на Балканах. Впоследствии этот вопрос обсуждался многократно и пережил в оценках германского правительства еще много фазисов.

Австро-Венгрия постоянно возбуждала вопрос о скорейшем заключении мира. Так, император Карл в письме к его величеству в середине апреля обсуждал проект мира, сопряженный, в случае необходимости, с большими жертвами. В нем была очень красочно описана опасность интернациональной революции, и на ней обоснована настойчивая необходимость заключения такого мира. Как это, так и другие соответствующие письма его величество передавал для составления ответа имперскому канцлеру. Генерал-фельдмаршал и я должны были в этих случаях высказывать свое мнение с военной точки зрения, а начальник морского генерального штаба – с точки зрения войны на море. Мы, естественно, по долгу службы высказывали то, что считали истиной; расценить же наше мнение уже было делом имперского канцлера. В данном случае его представления совпадали с нашими, а также и с взглядами начальника морского генерального штаба.

В своем ответе от начала мая имперский канцлер стоял на той точке зрения, что в данной момент, ввиду далеко идущих расчетов Антанты на решительный успех ее наступления и ее надежд на новое усиление России, резко подчеркнутая с нашей стороны готовность к миру была бы обречена на неуспех; наше миролюбие было бы понято как знак безнадежного истощения центральных держав и могло бы только вновь оживить энергию противника. В данный момент мир мог быть куплен лишь ценою подчинения воле противника, но такого мира народ бы не понял и не принял.

До сих пор события в России развивались в нашу пользу[39], и там все резче сказывались стремления к миру. Нашей первой задачей являлось внимательно следить за процессом разложения России, содействовать ему и идти навстречу ее попыткам найти почву для заключения мира, с тем чтобы эти попытки привели к реальным мирным переговорам. Может быть, им суждено будет стать и прелюдией к общему миру.

На этом пути мышления создался и официальный ответ на письмо императора Карла.

Граф Чернин еще многократно выступал с вопросом о мире. Он высказывался в пользу уступок Франции, но при этом не мог сказать, имеется ли вообще у Антанты склонность к заключению мира, и существует ли хоть один доступный путь. Если бы только граф Чернин нашел такой путь, то он, наверно, указал бы нам его.

В своей речи от 11 декабря 1918 года граф Чернин дал подробное изложение своих взглядов на вопросы войны и мира. Правда, он хотел только подчеркнуть, что он предвидел катастрофу. Но это бесплодное дело. Пессимисты всегда оказываются умными людьми, и когда несчастье обрушивается, тогда все начинают удивляться их мудрости и толпа начинает воскуривать им, а заодно и себе фимиам. Они всегда предвидят несчастье, но если последнее не наступит, то и пессимисты, и толпа чувствуют себя вполне довольными. Они всегда оказываются в выигрыше. Людям дела – много хуже. Они находят себе оправдание только в случае успеха. И тогда толпа носит их на руках. Если же успеха нет, и даже обрушивается несчастье, то та же толпа избивает камнями тех же людей дела. Пессимисты и толпа не спрашивают, что сделали они сами и каковы заслуги людей дела в борьбе с несчастьем. От неспособной к рассуждению массы этого нельзя и ожидать. Но я удивляюсь, что граф Чернин пошел по тому же пути. Отдал ли он отчет себе и всему миру, что он в сложившейся обстановке фактически сделал, чтобы не выйти из войны побежденным и чтобы отвратить катастрофу от своей страны и от своего союзника?

К сожалению, граф Чернин не соблаговолил своевременно сообщить нам те факты, которые стали мне известны только из его речи. Именно он сказал:

«Между нашими представителями и представителями Антанты по различным поводам неоднократно устанавливался контакт, но это возникавшее общение ни разу, к сожалению, не сгустилось до начала более конкретных переговоров. Мы часто получали впечатление, что нам представляется возможность заключить сепаратный мир, без Германии, но в то же время нам ни разу не были указаны конкретные условия, на которых и Германия, со своей стороны, могла бы заключить мир. Прежде всего, нам никогда не указывалось, что Германия может сохранить за собой свою довоенную территорию… Тем, что Антанта не соглашалась вести переговоры с Германией, отказывавшейся от каких-либо завоевательных стремлений,