Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– А если Маленького Джона там не окажется? – Питер посмотрел на часы:

– У них девятый час вечера. Если он в замке? Дядя Джон болеет… – Питер вздохнул:

– Значит, им позвонят, они приедут в Блетчли-парк. Дело не терпит отлагательств… – атташе передал ему наушник:

– Граф Хантингтон на проводе, мистер Кроу… – Питер услышал, через полтысячи миль, знакомый голос Маленького Джона: «Что случилось?».

Питер все, быстро, рассказал. Он добавил:

– Джон, это дети. Хочешь, я перед тобой на колени встану? Я не смогу работать, если я брошу их, здесь, без помощи. Твой отец…

– У папы второй наушник, – кузен помолчал:

– Он приехал меня проконсультировать, на выходные. То есть шофер его привез. Сейчас много работы… – в Блетчли-парке шел сильный дождь. Горел газовый радиатор, пахло виргинским табаком. Джон обернулся на отца. Герцог сидел, в большом кресле, закрыв глаза, положив наушник на колени.

К подлокотнику была приставлена трость. После Мюнхена отец ушел в отставку. Он стал жаловаться на боли в спине. Герцог больше не мог водить машину, и приезжал в Блетчли-парк с шофером. Джон, в Банбери, поговорил с Тони. Сестра вздохнула:

– Ты его знаешь, милый. Он никогда, ничего не скажет. И тетя Юджиния молчит. Сэр Уинстон гостил, на выходных. Они с папой и тетей Юджинией работали. Может быть, у него спросить? – в спальне сестры пахло лавандой и тальком. Уильям протянул ручку к дяде. Наклонившись над колыбелью, Джон пощекотал мальчика:

– Ты весь в слюнях, дорогой мой. Скоро ожидается первый зуб. Сэр Уинстон тоже ничего не скажет, – мрачно добавил Джон, – вынет сигару изо рта и покачает головой. Я стариков знаю… – он, нарочито небрежно, спросил: «Лаура не приезжала?»

Тони сидела на кушетке, у камина:

– Звонила. У нее работы много. Она обещала на Рождество выбраться. Мы почти не поговорили. Уильям капризничал, она извинилась. Не хотела меня отвлекать… – племянник захныкал, Джон подал его Тони.

В руке у отца посверкивало янтарем виски, в тяжелом стакане. Бледные веки были опущены:

– Он очень похудел, – понял Джон, – двадцать фунтов потерял, а то и больше. И у него боли, по лицу видно… – впалые щеки зашевелились, отец отпил виски. Герцог, неожиданно, улыбнулся: «Трубку мне дай».

До Питера донесся тихий, старческий голос:

– Милый мой, помни, все, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы жили люди. Вывози ребятишек в Англию. С твоей матерью я поговорю. Палата допишет в билль какую-нибудь сноску. Судеты, в конце концов, оккупированная территория. Не волнуйся… – отец закашлялся, Джон подал ему платок. Герцог подышав, махнул рукой:

– Вряд ли ты потом в Берлин вернешься. Передай ему, что в декабре начинает работать координатор. Маленький Джон этим занимается. Он без связи не останется. Чтобы с него снять подозрения, мы тебя на аэродроме в Хендоне арестуем, прямо на трапе. Посидишь пару месяцев в тюрьме, – до него донесся смешок герцога, – по нынешним временам это ценный опыт… – они попрощались, в трубке раздался треск.

Маленький Джон, осторожно, поинтересовался: «Папа, ты уверен?»

– Спасающий одну жизнь, будто спасает весь мир, – сварливо отозвался отец, – а иначе, для чего мы здесь сидим… – он обвел рукой комнату:

– И опять же, дорогой мой, если не сейчас, то когда, и если не я, то кто? То есть он, – герцог кивнул на трубку:

– Юджиния мне говорила, что Голландия закрыла границы для еврейских беженцев, а нацисты запретили отправлять детей из немецких портов. Они пытаются прийти к компромиссу с послом Голландии. Питер придумает что-нибудь, – уверенно завершил герцог, – он мальчик умный. В любом случае… – отец попытался встать, Джон поддержал его, – скоро начнется война. Тебе на континент надо поехать, – распорядился герцог, – мы с адмиралом Хью Синклером выбрали координатора… – Джон положил руку на медвежий клык:

– Папа мне не скажет, что за координатор. Сейчас не скажет. Только когда я к отъезду подготовлюсь. Я слышал, адмирал Синклер тоже болеет… – Джон вышел в переднюю, кивнув дежурному:

– Мы наверх, ужинать. Сообщайте, если кто-то выйдет на связь.

Он поднимался вслед за отцом, стараясь не слышать его одышки, повторяя: «Будет война, будет война…».

Попрощавшись с Макдональдом, Питер помахал охраннику. На Малой Стране было тихо, ветер нес рваные, белесые тучи, светила луна. Он выпрямил спину:

– Как будто груз с меня сняли. Хорошо, что дядя Джон придумал арест. Генриха теперь никто не заподозрит. Ничего, – развеселился Питер, – посижу в Пентонвиле, или куда его светлость меня отправит… – он остановил такси: «На Кременцову улицу, пивная „U Fleku“!»

Они открыли вторую бутылку сливовицы. Авраам, одобрительно, подумал:

– Мишель француз, но пьет отменно. Даже не шатается. Только глаза блестят… – в пивной было шумно, к потолку поднимался табачный дым. Авраам поднял стаканчик:

– Как у нас говорят, до ста двадцати лет, всем!

Они заказали вепрево колено, с кнедликами и квашеной капустой, картофельные оладьи, и утопленников, маринованные, свиные сосиски, с луком и острым перцем. На фаянсовой тарелке лежал желтый, мягкий оломоуцкий сыр, маленькие, соленые огурчики, и хрустящие крендельки. Официант принес еще три пинтовые кружки пива, черного, пахнущего карамелью Велкоповицкого Козла. Они чокнулись, Шиндлер сжевал сосиску:

– Не женитесь… – они говорили о женщинах, – я женился в двадцать лет, – немец помотал головой, – и что вышло? Я здесь, жена, – он махнул рукой на восток, – в Цвиттау, то есть в Свитавах. Мужчина не может ограничиваться одной женщиной, – важно сказал герр Оскар, отхлебнув пива, вытерев губы рукавом пиджака, – это противоречит природе… – он пьяно покачал пальцем:

– Но сын у нее не от меня, я больше, чем уверен! Девочка моя, а сын… Она изменяла! – бутылка зеленого стекла наклонилась над стаканчиками. Забулькала сливовица. Шиндлер рассказывал о своей любовнице, фрейлейн Аурелии.

Пошарив по столу, он сунул в рот сигарету из смятой пачки. Мишель щелкнул зажигалкой:

– Вам двадцать шесть лет… – Шиндлер жадно затянулся, – вся жизнь впереди…

Он шутливо вывернул карманы пиджака:

– А я? Но на водку, пиво и табак хватает, пока что. С работы меня уволили… – до ареста герр Оскар трудился клерком в банке Симека, в Праге. О тюрьме он ничего не говорил, заметив:

– В общем, меня за дело взяли. Все равно… – он икнул, вытирая покрасневшие глаза, – все вокруг… – Шиндлер обвел рукой своды пивной, – скоро станет другим. Сюда придут мои, – он мелко захихикал, – соотечественники. Фюрер не пьет, не курит, не ест мяса… – Шиндлер оторвал зубами кусок свинины, – я уверен… – поманив к себе мужчин, он что-то зашептал.

– Ерунда, – усмехнулся Мишель. Шиндлер взял его за лацкан твидового пиджака, жирными пальцами: