Замри, умри, воскресни - Мэриан Кайз

Это оказалось нелегко: мама заливалась слезами и то и дело заболевала — то ложно, а то и взаправду, — но потом она как будто смирилась с тем, что мне тоже нужно жизненное пространство, и с конца лета я стала по три-четыре ночи в неделю спать у себя. Я по-прежнему общалась с ней намного больше, чем общаются со своими матерями большинство тридцатилетних женщин, но для меня это все равно была небывалая свобода.

Мама вгляделась в размытый портрет на обложке.

— Подразумевается, что это ты?

— Нет, только фигурально.

— Я только хотела сказать, что цвет волос у нее другой. И вид уж больно растерянный.

— Как у человека, чей отец только что бросил маму, да?

— Как у человека, который вспомнил, что не выключил газ, или не может припомнить какое-то трудное слово. К примеру, «мумифицирование». И она думает: ну… то, что делали с египетскими фараонами, когда они умирали, прежде чем положить в пирамиду… Начинается на «м», прямо вертится на языке, ну как же, как же?..

Я вгляделась. Мама права. Вид у девушки был именно такой.

— Тебе надо показать ее Оуэну, — лукаво проговорила она.

О существовании Оуэна ей было известно: я их даже познакомила. И как ни странно при том, что мама крайне недоверчиво воспринимала все, что могло отнять меня у нее — скажем, мою работу, — Оуэна она одобрила. «Не беспокойся, — предупредила я, — это у нас ненадолго». Наши встречи — я намеренно не называю их «отношениями», это было бы сильно сказано, — продолжали оставлять странное, зыбкое ощущение, словно мы в любой момент могли разругаться и больше никогда не встретиться. Но мы продолжали общаться, с энтузиазмом переругивались, это длилось все лето и начало осени. Да и сейчас, в середине ноября, вопрос еще не был снят с повестки. Будь наши «отношения» предметом продажи, они бы уже попали в секцию уцененных товаров — по причине утраты товарного вида.

— Оуэн… — Я пожала плечами.

— Не делай вид, что он для тебя ничего не значит, — рассердилась мама. — Он моложе тебя, он разобьет тебе сердце, но ты все равно выйдешь за него замуж.

— Замуж? Ты в своем уме?

Мы встретились взглядами, потом мама сказала:

— Я бы тебя попросила не задавать таких вопросов, не забывай: словом тоже обидеть можно.

Я улыбнулась. Порой мама внушала мне надежду. Честное слово.

— Я же тебе говорю, Оуэн — это временный вариант, на безрыбье, он продержится ровно до того момента, как за дело возьмутся профессионалы.

Но мама была твердо убеждена: он тот, кто мне нужен.

— С ним ты чувствуешь себя собой.

Да, но только не той «собой», какой хотелось бы. Не милой и любезной Джеммой. Неважно. Он:

1. Очень хорош в постели.

2. Хм-ммм… прекрасно танцует. З.Ах…

— Уж я-то в моем возрасте кое-что в любви понимаю, — заметила мама.

Я ничего не ответила. Было бы слишком жестоко.

— Вы, девчонки, вечно ищете своего единственного, но ведь единственные разные бывают. Зачастую вы просто не отдаете себе отчета, что это именно тот, с кем вы в данный момент встречаетесь. Я знаю одну женщину, которая встретила своего единственного, когда плыла к кавалеру в Австралию. На корабле она завела флирт с симпатичным парнем, но оказалась так зациклена на своем австралийце, что проглядела настоящую любовь. Она попробовала склонить австралийца к женитьбе, но потом образумилась. К счастью, тот, второй, остыть не успел. А еще я знаю одну девушку…

Я перестала слушать. Выйти за Оуэна? Вряд ли. Как я могу выйти замуж за Оуэна, если я еще не рассталась с надеждой вернуть Антона? И Оуэн об этом прекрасно осведомлен, больше того — он мои планы одобряет. (Он вернет себе Лорну, я верну себе Антона и мы все вместе отправимся в отпуск на какие-нибудь острова. Мы часто это обсуждали.)

Мама все говорила и даже начала оживляться, что меня вполне устраивало, поскольку избавляло от необходимости поддерживать разговор и давало возможность немного подумать. Я чувствовала определенную неловкость, поскольку, кроме Оуэна, хотела показать обложку еще одному человеку — Джонни Рецепту. Я считала, что это будет правильно: он в курсе моих дел; и, когда я еще ездила к нему регулярно, он очень поддерживал мои литературные планы.

В последнее время я стала видеть его реже, поскольку маме уже не требовалось столько лекарств. Но в тот момент, как мой флирт с Джонни начал обретать более осмысленные черты, я дала себе труд подумать. Я хоть и не совсем в себе, но сохранила остатки разума и поняла, что моим парнем является все же Оуэн. Вопреки нашим взлетам и падениям, вопреки тому, что я никогда не считала наши отношения прочными, я решила, что, пока они продолжаются, должна вести себя с Джонни прилично — как взрослый человек, не как эгоистка, и все в таком духе.

Джонни, по-видимому, рассуждал аналогично, поскольку в следующий же раз, как я приехала к нему в аптеку, он спросил:

— Как твой не-кавалер? Я зарделась.

— Хорошо.

— Все встречаетесь?

— Да.

— А-а! — Прозвучало многозначительно.

Он не сказал, что хочет задеть чьи-то чувства, но смысл был ясен. Он просто был гордый человек. И по обоюдному молчаливому согласию мы сделали по шагу назад. Кроме того, нас больше не объединяла изоляция от внешнего мира. Я теперь жила полной жизнью, и, хотя я понимала, что это глупо, у меня было такое чувство, словно я его бросила.

Время от времени, когда мы с Оуэном шли куда-нибудь выпить, я видела Джонни, он всегда улыбался, но никогда не подходил. Однажды мне показалось, что он был с девушкой. Точнее, он был в большой компании, но стоял к ней ближе, чем к другим. Симпатичная, с крутой «выщипанной» стрижкой, и надо признать, я даже заревновала — возможно, впрочем, просто позавидовала ее классному прикиду. Правда, в следующий раз он уже был без нее, так что не исключено, что она мне померещилась.

По большей части я вела себя очень хорошо: я уважала наше с ним решение. Как-то раз, когда мне потребовалось в течение одной недели несколько раз брать для мамы лекарства, я даже ездила в другую аптеку.

Но периодически я все же находила повод повидаться с Джонни — я ведь не Махатма Ганди, в конце-то концов. Он был для меня как творожно-клубничный торт в морозильнике — запретный плод, но это не значит, что время от времени я не сдавалась перед натиском голода, который всегда обуревает меня перед менструацией. Те же чувства, что заставляют меня периодически открывать дверцу морозильной камеры и съедать весь торт целиком, заставляли меня теперь изобретать повод для визита к Джонни и покупки целого флакона какого-нибудь препарата, к примеру, цинковой мази. Но уезжала я всегда неудовлетворенная. Джонни оставался любезен, даже разговорчив, но никакой дрожи я больше не испытывала — потому что он был порядочный человек со здоровой долей самоуважения. Но, полагаю, никто не идеален в этом мире.