Магия отступника - Робин Хобб

— Я ничем не хуже тебя, Невар Бурвиль. Или ты будешь отрицать, что сам пытался убить — не только меня, но и Лисану? Ты даже уверился, что тебе это удалось. Но ты ошибся. А теперь пришло мое время.

Я ожидал удара или еще каких-то заключительных слов. Однако их не последовало. Прошло немного времени. Он заворочался в постели, и его тут же окружили кормильцы. Ни один гернийский офицер каваллы, каким бы высоким ни был его чин, не позволит подчиненным так усердно за ним ухаживать. Кормильцы столпились вокруг него, предлагая еду и питье, одежду и домашние тапочки. Они ухаживали за ним так, как если бы он был королем Гернии, а он принимал это как должное. И как он только выносит подобное обращение?

— Ты мужчина или большая кукла? — насмешливо спросил я, но ответа не дождался.

Зачастую, когда он не отвечал мне прямо, я ощущал, задел ли его мой выпад, но на этот раз ничего не почувствовал. Я не мог более уловить ни следа его мыслей. Вернувшись к обычным утренним делам, он совершенно не уделял мне внимания. Он умылся, поел, выслушал подошедшего Семпайли. У того был низкий тихий голос. Мне пришлось напрячься, чтобы расслышать его слова. Он сжато доложил о том, кто из воинов успел вернуться и в каком состоянии и чем набег обернулся для людей, не остававшихся под его непосредственным командованием. Мальчик-солдат выслушал все это, но я не ощутил даже его чувств, не говоря уже о произнесенном ответе. Казалось, мои уши наглухо законопатили ватой.

Мальчик-солдат поднялся и вышел из хижины вслед за своим подручным. Часть его войск собралась снаружи на своего рода смотр. В набег на Геттис за ним последовало почти четыре сотни воинов. Потерял он около трети, а возле хижины его ожидало человек пятьдесят. Эти люди были ему наиболее преданы, и разочаровались они тоже сильнее прочих. Примерно дюжина страдала от ран, более или менее серьезных. Они смотрели на него, и в их глазах стыло смятение. Я наблюдал за его попытками воодушевить их вновь и гадал, зачем он этим занимается.

— Ты не поведешь эти войска в бой снова, — насмешливо бросил я, но, как и прежде, не ощутил отклика.

Мне становилось все труднее расслышать слова, обращенные к мальчику-солдату, и почти невозможно — произнесенные им самим. Он явно отсекал меня. Странно было сознавать, что прежде он позволял мне проникать в его мысли.

А теперь перестал. И что же мне это сулит?

День шел своим чередом, а я все больше отдалялся от мальчика-солдата. Я мог смотреть его глазами и слышать — хотя и приглушенно — то, что он слышит и даже отвечает. Я знал, что он делает со своим телом, как он ест и пьет, чем занимается, но он отделил меня от себя. Мои вкусовые ощущения и обоняние ослабли, как и слух. Даже осязание казалось приглушенным и отдаленным. Это было не той полнейшей пустотой, в которой я некогда был заточен, но еще более странным местом, где мои мысли никак не могли повлиять на мою жизнь.

Моя жизнь. Вправе ли я теперь хотя бы называть ее так? Скорее, казалось, что я заперт в марионетке, неспособный предугадать, за какую ниточку дернут в следующий раз. С каждым проходящим днем внешний мир становился все менее доступным. Каждый день он беседовал с людьми: с Семпайли, своими воинами, кормильцами и Оликеей. Я слышал его слова и мог разобрать ответы, но совершенно не разделял его ощущений. Мои чувства теперь зачастую разнились с его чувствами. Я действительно стал человеком, живущим в теле чужака. Там, где я захотел бы утешить Оликею, беззвучно плачущую среди ночи, он не делал ни малейшего движения в ее сторону. Когда мне казалось, что ему стоило бы отчитать кого-то из кормильцев или похвалить одного из воинов, он в половине случаев поступал совершенно иначе. Моя отдаленность от его мыслей оборачивалась для меня своего рода безумием, терзая совсем иначе, чем во время заточения в пустоте. Я словно читал книгу, слова и фразы которой казались почти осмысленными — но не вполне. Я не мог предсказать, как он поступит дальше.

Когда он спал, а я нет, я часто размышлял о Геттисе и набеге. Я пытался не представлять себе, что должно было за ним последовать. Склады с запасами продовольствия пожрал огонь, как и многие дома. Я пытался не думать о семьях, оставшихся без пищи и крова в разгар холодной зимы. Иногда я вспоминал о Спинке и гадал, не обратил он внимания на мое предостережение или же предпринял какие-то действия, о которых я так и не узнал. Он явно той ночью находился за стенами форта. Прислушался ли он к моим словам, увел ли семью в безопасное место? Я пытался представить, где бы я спрятал Эпини и Эмзил с детьми, зная, что городу грозит нападение спеков. Меня порадовало, что я так и не смог ничего придумать. Нельзя выдать тайну, которой ты не знаешь.

Оставшиеся зимние дни неспешно утекали. Мальчик-солдат набирал вес. Оликея держалась отстраненно, ее движения сделались вялыми, а лицо — почти бесстрастным. Она все еще выполняла работу его кормилицы, но переменилась до неузнаваемости. Она не упоминала Ликари: отказалась ли она от последней надежды на то, что его удастся спасти? Казалось, все в жизни стало ей безразлично: даже утоляя плотскую страсть мальчика-солдата, она не заботилась о собственном удовольствии. Меня занимало, что она при этом думает и чувствует, но и это было от меня скрыто. Оликея не была с ним жестока, не выказывала презрения. Казалось, все сильные чувства просто покинули ее, оставив женщину опустошенной и невыразительной, словно затянутое тучами небо.

Положение мальчика-солдата среди спеков заметно понизилось, но он оставался великим. Кормильцы не оставили его — для спеков это казалось немыслимым. Но, похоже, теперь им приходилось больше трудиться, чтобы обеспечить его всем необходимым. Клан вновь обратил все свое щедрое внимание на Джодоли, и именно для него они охотились и собирали пищу. Конечно, в хижине мальчика-солдата не царила нужда, но и прежняя роскошь тоже исчезла. Но если он и замечал разницу, то вида не подавал.

Еще некоторое время его воины продолжали искать с ним встреч. Они собирались возле его хижины покурить и побеседовать, а затем уходили вместе охотиться и рыбачить. Я не мог понять, приводила их сюда привычка или они надеялись, что из их неудавшейся попытки еще что-то выйдет. Каждое утро он выходил их приветствовать, но число их с каждым днем уменьшалось. Ему нечего было им предложить. Обещания победы оказались пустыми. Захватчики оставались в Геттисе, деревьям предков по-прежнему грозила опасность, а танцоры Кинроува медленно умирали в плену магии. Ни один из его посулов не исполнился, несмотря на их тяжкий труд. Некоторое время спустя они уже не дожидались мальчика-солдата, а просто встречались с товарищами и расходились по своим делам, охотиться и собирать пищу. Никто уже не заговаривал о том, чтобы прогнать гернийцев силой. Его армии больше не существовало.

Я не желал быть ни покорным, ни бездеятельным. Много раз я пытался ускользнуть от него в странствие по снам, но у меня ничего не выходило. Он восстанавливал запасы магии и охранял их так ревностно, что мне не удавалось украсть хотя бы толику. Я постоянно искал какую-нибудь слабину, но с каждым днем мои надежды все угасали и угасали. Я ощущал себя зверем, пойманным и забытым в медленно уменьшающейся клетке. Теперь мальчик-солдат часто сидел и задумчиво смотрел в огонь очага. Я гадал, замышляет ли он новый захват власти или заново переживает свое поражение и разочарование. Мне он казался человеком, лишившимся цели.