Великий Рузвельт. "Лис в львиной шкуре" - Виктор Мальков

Как и следовало ожидать, притупление общественного интереса к вопросам ведения войны за счет переключения на домашние дела было использовано антиправительственной оппозицией. Воспользовавшись неосведомленностью публики и культивируя идеологию америкоцентризма в противовес политическому реализму, представители оппозиции в первые месяцы 1944 г. сосредоточили свои нападки на существовавшие еще в самых общих чертах планы послевоенного мирного урегулирования и сотрудничества. Тема о расхождениях (мнимых и подлинных) между союзниками в отношении целей войны стала любимым коньком критиков Рузвельта, что не могло не беспокоить президента, поскольку уменьшало шансы на создание прочной структуры длительного мира после победы {35}.

Игру на ограничение помощи России строго в рамках ее потребности оказывать сопротивление Гитлеру и на страхах в отношении превращения ее в мощную силу после войны решительно осудил новый посол в Москве А. Гарриман {36}. Накануне нового, 1944 года Честер Боулс, глава Администрации по контролю над ценами и стойкий приверженец прогрессивных традиций «нового курса», с огорчением писал в частном письме о метаморфозе ньюдилеров, превращении их в дюжинных либералов умеренной разновидности и о появившихся у республиканцев реальных возможностях «вернуть эру Уильяма Маккинли» {37}. В другом письме (от 23 декабря 1943 г.) Сэмуэлю Розенману Честер Боулс еще более определенно высказался в том духе, что наметившийся дрейф вправо способен привести к развитию «агрессивного национализма», который может оказаться «еще более опасным для всеобщего мира, чем наш прошлый изоляционизм» {38}. Гарольд Икес в то же примерно время отмечал, что события в 1944 г. в силу естественного для года президентских выборов обострения внутренних противоречий и конфликтов легко могут выйти из-под контроля Белого дома и принять нежелательный оборот {39}. В публичных выступлениях Икеса настойчиво звучал призыв остерегаться ежедневных инъекций русофобии, впрыскиваемых общественному мнению консервативными органами печати {40}.

Осложнение внутренней обстановки действительно не заставило себя ждать. Канун 1944 г. на итальянском фронте был ознаменован неудачей англо-американских войск южнее Рима, в районе Кассино. Возникавшая в связи с этим вероятность затягивания начала операции «Оверлорд», намеченной на май 1944 г., только усиливала контраст между событиями на фронте в Италии и на советско-германском фронте, где в результате широкомасштабного зимне-весеннего наступления 1943–1944 гг. советские войска освободили почти всю Украину, Крым, Молдавию, Ленинградскую и Калининскую области, значительную часть Белоруссии. Проблема ускорения окончания войны, волновавшая американцев и остро дебатировавшаяся в печати, предстала для администрации в весьма невыгодном свете. Способно ли правительство обеспечить эффективное руководство на заключительной стадии ведения коалиционной войны? Этот вопрос обретал особый смысл в преддверии приближающихся президентских выборов осенью 1944 г. Каждый день «топтания» под Кассино стоил демократам и лично Рузвельту поддержки все новых контингентов колеблющихся сторонников. «Психологический эффект Кассино, – писал бывший посол США в республиканской Испании историк Клод Бауэрс 30 марта 1944 г., – очень неблагоприятен. Между нами, во всем этом есть что-то унизительное. В то время как русские освобождают всю Украину и выходят на границу с Румынией, мы все еще воюем под Кассино. Конечно, всегда найдутся какие-то объяснения военного характера, но простые люди не являются осведомленными в этих вещах и не склонны вдаваться в тонкости военной стратегии» {41}.

Оппозиция, чутко улавливающая изменения в настроениях общественности и рассчитывавшая сыграть на струнах этого недовольства свою собственную мелодию, демонстрируя недоверие «немощному руководству», развернула баталии за захват главных политических плацдармов. Согласно замыслу ее стратегов, эти тактические бои должны были предварять общее наступление на позиции сторонников Рузвельта в случае, если президент решится на выдвижение своей кандидатуры на пост главы государства в четвертый раз. Р. Шервуд, ссылаясь на свою беседу с Д. Эйзенхауэром о негативных последствиях разыгрываемого «постыдного спектакля» на боеспособность армии, именовал действия антирузвельтовских сил как «политическое надувательство» {42}, исключительно опасное по своему характеру, даже граничащее с преступлением. Поскольку Шервуд писал из Англии, находясь вблизи будущего поля боя, на котором вскоре должна была разворачиваться операция «Оверлорд», постольку его восприятие разгоравшегося политического конфликта на родине было тесно увязано прежде всего с перспективой завершения подготовки к высадке в Нормандии и успешного продвижения в глубь континента. Б. Лонг из своего кабинета в госдепартаменте видел проблему в более широком внешнеполитическом аспекте. Уже сам факт, что 1944 год, писал он, является годом выборов, серьезно осложняет ведение внешнеполитических дел {43}. К тому же, добавлял Б. Лонг, оппозиция впервые за долгое время получила достаточно серьезные шансы на успех, что придает ей силы. Итог: правительство стало мишенью для яростной бомбардировки «с самых разных направлений и со стороны различных сил» {44}. Приближение Дня Победы могло, таким образом, означать приближение поражения победителей на президентских выборах 1944 г.

Что же стояло за всеми этими противоречивыми явлениями внутриполитической ситуации в стране? Общеизвестно, что самые глубокие корни как внутренней, так и внешней политики любого государства определяются в конечном счете экономическими интересами, экономическим положением (можно сказать – изменением экономического положения) основных масс населения. Хотя, разумеется, не может быть прямой взаимосвязи между экономикой и политикой, тем не менее экономическая статистика – беспристрастный показатель обретения Америкой в ходе войны статуса первой мировой державы – дает ключ к пониманию происходившей стремительно смены вех в общественно-политическом климате страны и менталитете ее народа.

В самом деле, скачок из состояния упадка и хаоса к динамичному, быстрому росту, к настоящему экономическому буму напоминал выход дневного светила из тени луны при затмении. Самые смелые предположения прорицателей нового «процветания» Америки из числа сторонников неограниченной экспансии американского капитала на внешних рынках, мечтавших о восстановлении деловой активности в США на путях перевода экономики на военные рельсы {45}, были превзойдены. «Война омолодила американский капитализм» {46}, – пишет в своей книге Лоуренс Уиттнер. Если иметь в виду темпы и масштабы экономического роста в годы войны, последовавшего за десятилетием глубочайшего кризиса, то с этим нельзя не согласиться. В 1940 г. валовой национальный продукт США исчислялся суммой в 90 млрд долл., к 1944 г. он достиг цифры в 200 млрд. В промышленности все отрасли работали с полной нагрузкой, фактически исчезла безработица, а между тем в 1940 г. армия безработных насчитывала 12 млн человек {47}.

Резко улучшилось положение в сельском хозяйстве, где впервые за многие годы возникла нехватка рабочих рук. За период с 1939 по 1945 г. цены на сельскохозяйственные продукты выросли на 131 %, что повлекло за собой рост фермерских доходов с 5,3 млрд долл. в 1939 г. до 13,6 млрд в 1944 г. Резко снизилась фермерская задолженность – бич сельской Америки {48}. В материальном смысле большинство других социальных слоев также оказались в выигрыше от экономического подъема {49}. Некоторые ограничения в снабжении отдельными товарами или нормирование других компенсировались появившимся (впервые за многие предшествующие годы) у миллионов людей чувством уверенности в работе, а стало быть, и в завтрашнем дне. Война громыхала где-то далеко на полях России и на Тихом океане, здесь же, в Америке, жизнь быстро налаживалась после тяжелых испытаний Великой депрессии.