Медленные челюсти демократии - Максим Кантор

Гонения сформировали особый характер нации. Иные считают, что этот характер инициировал ростовщичество и капитализм, иные — что он явил гипертрофированную духовность, иные — что он стал разлагающим элементом цивилизации. Как бы то ни было, отрицать, что этот характер демонстрирует невероятный концентрат энергии, невозможно. Идея того, что данный народ избран Богом — в числе прочего избран превозмогать беду, — сохранилась у народа без изменений. Несхожесть данной нации с прочими нациями (прежде всего в оценке уникальности своей миссии) породила идею антисемитизма — столь же древнюю, как само еврейство.

Наивно полагать, будто человеческая история не старалась выработать ответа на еврейскую самооценку. Евреи вменяют счет миру, надо ли удивляться, что мир выставил счет евреям? Уж если евреи смотрят на процесс всемирной истории как на вспомогательный материал, закономерно ожидать, что обиженная история (в лице политиков, военных и просто толпы) попробует использовать как вспомогательный материал самих евреев.

Ответы возможны разные — от бездарных и бесчеловечных (их большинство), до расчетливых и стратегических. Собственно, история озабочена проблемой: возможно ли использовать энергию еврейства в своих целях? Как употребить невероятный энергетический потенциал еврейства — и не опасен ли он в принципе? Искоренить этот элемент — или использовать? Использовать революционный характер еврейства — или его консервирующий, константный характер? Что более жизнеспособно, материальная цивилизация или идея — вопрос открытый. И если использовать идею в качестве мотора — то какую именно идею, точнее говоря, какое именно воплощение еврейской идеи использовать?

На Ванзейской конференции нацисты провозгласили план окончательного решения еврейского вопроса, и собственно говоря, вопрос был почти решен — шесть миллионов евреев погибло. После войны страны-победительницы в лице своих лидеров нашли вопросу иное решение. Создание государства Израиль воплощало чаяния рассеянных по миру беженцев войны, так называемых «перемещенных лиц», лагеря для которых устраивали в бывших лагерях смерти, а также всех тех униженных, кто давно мечтал о месте, где никто не скажет еврею: «Жидовская морда, зачем ты сюда приперся?»

Идеи сионизма, учения, возникшего в конце XIX века, обрели воплощение. О земле Израиля (Эрец Исраэль) долгие годы говорили как об утопии — примерно так, как коммунисты говорили о коммунизме. В отличие от коммунистической утопии, эта утопия осуществилась, и народ, веками не имевший государства, таковое обрел.

Впрочем, возникновение еврейского государства породило иную форму претензии к евреям. Отныне быть евреем и не быть связанным с Израилем непросто. Людям с характерной фамилией часто приходилось слышать: «Не нравится тебе здесь? Ну и катись в свой Израиль!». Довольно трудно убедить собеседника в том, что Израиль не «твой», что ты полноправный гражданин той страны, где проживаешь, вне зависимости от нацпринадлежности — и одно из твоих прав, в частности, критиковать свою страну, но и не хотеть иной.

Когда антисемит говорит еврею «катись в свой Израиль» — в его словах, увы, есть логика, хотя выражена эта логика грубовато. Для любого еврея отказаться от родства с Израилем — невозможно хотя бы потому, что века бесправия преподали урок солидарности. Когда фашисты командовали «Juden heraus!», стыдно было не выйти из строя, если другие выходят. Равно и отказаться от родства с государством Израиль, со всеми его грехами и победами, — невозможно. Еврей должен отвечать за Израиль по той же причине, по какой англичанин (даже живущий вне Англии) отвечает за Англию, американец — за Америку, русский — за Россию. Евреи тяготились своей отверженностью — ну так извольте выразить свое отношение к земле, где никто евреев не оскорбляет. Евреи долгие годы были включены в чужую историю — теперь следует отвечать за свою. Можно не проживать в государстве и даже не любить его, но тем не менее от американца хочется услышать, что он думает о войне в Ираке, а русский должен высказаться о войне в Чечне. Уклониться от вопроса неприлично.

Когда в 986 году князь Владимир выбирал религию для Руси, в числе прочего ему предложили иудаизм. — А где земля ваша? — В Иерусалиме. — Вы разве там живете? — Нет. Ибо разгневался Бог за грехи наши и разослал нас по разным землям. — Как же вы других учите, когда сами отвержены? Разве вы и нам думаете такое же зло причинить?

Сегодня иудеи могли бы ответить на вопрос князя иначе. Остается неясным, появилось ли государство по воле Бога или все-таки волей исторических персонажей, коих трудно заподозрить в приверженности иудаизму. Когда войско царя Вавилонского осаждало Иерусалим, Господь говорил со своим пророком Иеремией и предсказал возрождение Израиля и новое единение своего народа. «Я приведу их из страны северной и соберу их с краев земли» (Иеремия, 31: 8). Этого возрождения народ безусловно ожидал, но можно ли предполагать, что после Иеремии Господь избрал в глашатаи прокурора Андрея Януарьевича Вышинского, требовавшего раздела Палестины, — и захотел Господь говорить со своим народом его нечистыми устами?

Отстаивая право Израиля, товарищ Громыко говорил о моральном долге мира перед народом-мучеником; подобно ветхозаветному Творцу, Громыко менял настроения часто — поглядите в газетах семидесятых на его реплики про сионистов-империалистов.

Создавая государство там, где проблемы, связанные с его существованием, очевидны, политические лидеры, возможно, преследовали побочную цель, не одно только благо данному народу и данной вере. И когда это политики руководствовались благом униженных и оскорбленных? Ни Сталин, ни Труман, ни Эттли, ни Черчилль в симпатиях к евреям замечены не были, министр иностранных дел Англии Бовен, тот вообще евреев терпеть не мог. Почему все эти мужи решили делить Палестину и создавать государство для людей им скорее неприятных? Не были политики сентиментальны и не создали отдельных государств для цыган, коих Гитлер истреблял нещадно, или для армян, претерпевших геноцид.

Говоря коротко, в 1947 году мир решил, что отныне практичнее создавать не внутреннее гетто (как было прежде), но гетто внешнее — такое, которое соберет весь проблемный народ в одном месте, не дав ему слишком много возможностей, локализовав вопрос. Революционность, всегда дремлющую в народе, лучше загнать так далеко, чтобы мировая империя этого вопроса больше и не боялась. Сходную операцию планировал Сталин — более варварскими методами, и не на Святой Земле. Сходную операцию планировали провести нацисты на Мадагаскаре — и опять-таки не от большой любви к этому народу.

В этом месте рассуждения полагается сделать паузу и сказать, что совсем одно — гетто на Мадагаскаре, и совсем другое — возрождение государства, разрушенного легионами Тита. Разумеется, это так. И однако — признавая бесспорность такой посылки — надо все же сказать, что в данном решении преимущество отдано той составной еврейской идеи, которая константна, консервативна и которую таким образом можно законсервировать в стороне от мировых процессов.

Гетто — это такое место, откуда трудно влиять на процесс мировой истории. Гетто — это такое место, где ты изолирован от истории. Гетто — это такое место, которое время от времени подвергается налетам и погромам; гетто порой сопротивляется, показывает характер — но все же оно до известной степени обречено на жизнь ненормальную, сосредоточенную на поддерживании константной идеи. Мировое гетто создали там, куда сами евреи мечтали вернуться и где уже существовали кибуцы, политическое решение совпало с чаяниями сионизма — и сионизм решил, что это его победа. Правда, победа вышла какая-то кривая: в этом месте в то время полным ходом шла совсем иная история, к которой евреи отношения не имели, вписаться в которую не могли. Можно было не сомневаться, что интенсивность погромов в новом гетто будет высокой. Так оно и получилось.