В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери

И всего этого он достиг, практически не покидая американских лесов и болот (пара визитов в Лондонское королевское общество — и все). Его можно принять за охотника или лесоруба, но он совершил революцию в типографском деле и преобразил обычную домашнюю печь. С бостонской самоуверенностью, помноженной на филадельфийскую квакерскую прямоту, он простер свои руки к небесам — и ухватил за хвост молнию. Короче говоря, он — Посол Электричества, связной между человечеством и вселенной. И вот он приехал, в канадской бобровой шапке на голове (странно, но Руссо носил точно такую же). Его костюм прост, волосы взлохмачены. Лицо у него приветливое, он улыбается миру сквозь двухфокусные стекла очков, которые (никому и в голову не придет усомниться) сам изобрел и изготовил.

— Mon cher, мсье Франклин! — восклицает наш герой, сердечно обнимая шероховатую, твидовую фигуру в очках.

— Неужели это вы?! Великий доктор Ди Дидро?

— Он самый. Или то, что от него осталось. Немножко потрепанный, немножко потасканный, слегка покалеченный.

— Ну, вы еще юноша. Я старше вас. Но послушайте, ваша «Энциклопедия» — одна из лучших книг, что мне довелось прочесть.

— Вы действительно прочли «Энциклопедию»?

— Разумеется, от корки до корки. И знаете, какая статья мне запомнилась лучше всего? Статья «Энциклопедия». Кто ее написал?

— Я сам.

— Припоминаю, вы сделали несколько наблюдений над уникальностью революции, произведенной нами в современной мысли. Представьте, писали вы, словари всего лишь столетней давности. И добавили: «Вы не отыскали бы среди значений слова „аберрация“ ничего похожего на то, что астрономы называют этим термином сегодня». И потом еще: «Что до электричества, вы наткнулись бы лишь на заблуждения и древние предрассудки».

— Конечно, я имел в виду прежде всего ваши великие открытия, преобразившие науку.

— Понимаете, я всегда помню урок, который вложил в уста бедного Ричарда: «Если не хотите, чтобы вас забыли, / Сразу как вы умерли и в могиле сгнили, / Пишите вещи, достойные чтения, / Вершите дела, достойные записи». Надеюсь, я делал и то, и то.

— О да, мсье Франклин! А теперь вы даете нам надежду на свободу.

— Правда. И мы создадим — если будет на то воля Создателя, если поддержит нас ваш король и даст на то средства милейший Бомарше — совершенно новую нацию.

— Конечно нацию, совершенно новую нацию. Я дам вам денег, не сомневайтесь, — откликается Карон, иначе — Бомарше.

— Но это лишь начало. Завоевав свободу, мы начнем строить новое общество, новую социальную систему. Перестраивать придется все от начала до конца. И это задача для нас, философов. Скажите мне, Дидро, бывали ли вы в Америке? В Луизиане?

— Лишь мысленно. И на бумаге. Знаете — «Les Deux Indes…».[68]

— Мне известно. Я послал Рейналю статистику. Вот почему это так скучно.

— Ужасно скучно. Мне кажется, наша бумажная Америка лучше вашей реальной.

— Послушайте, что я скажу вам, мсье Дидро. Вы должны поехать в Америку. Я рассчитываю посадить вас на корабль и…

— Но мои ноги, мсье…

— Вы увидели бы чудеса. Девственный край, где природа предстает во всем своем совершенстве, загадочности, в грубой первозданной простоте. Этому миру еще только предстоит проложить мост от природы к социуму.

— Мсье Дидро уже видел чудеса, — вставляет Карон.

— Конечно, ведь вы были в России?

— Был. Это тоже общество в самом начале своего становления.

— Нет, мсье, Россия не молода, это лишь видимость. Правильные мотивы привели вас в неправильное место. Северная Америка — первая попытка создать человеческую цивилизацию с нуля, сбросив бремя тысячелетней истории.

— Вам и в самом деле нужны философы. На месте Эдема должна возникнуть цивилизация.

— А после цивилизации?

— Разрушение и руины — таков путь всех империй.

— Вы сами все увидите. Решайтесь, мсье. Обещайте мне, что приедете.

— Но мои ноги, мсье, мои ноги… Чем еще намерены заняться в Париже, мсье Франклин?

— Чем заняться? Что остается сделать после встречи с Дидро? Только встретиться с Вольтером.

— Он в Фернее.

— Разве, мсье? Наведите справки.

— Вы хотите сказать — он в Париже? Я должен увидеться с ним.

Вернувшись вечером домой, на улицу Таранн, Философ надолго задумывается над рукописью, листки которой разложены на его письменном столе. Он думает о высоком человеке в очках и бобровой шапке. Думает о сказочных землях индейцев, американских озерах и болотах, о древесных лягушках Луизианы, о водопадах Ниагары, об обычаях индейских племен, о запахе скунса, о северных канадских оленях, о жалобном вое козодоя в лесной чаще. И он посвящает несколько прочувственных строк землям далекой Луизианы, американским просторам, которым суждено теперь иное, новое будущее: «Мог же он никогда не родиться, а родившись, погибнуть от руки палача или кинжала Брута, этот гражданин, что так ненавидит простое человеческое счастье, что взял на себя смелость распоряжаться им».

Он медлит с минуту, а затем пишет заключение, спокойное и умиротворенное: быть может, хоть раз человечеству удастся создать республику, которая сумеет опровергнуть единый для всех закон, записанный в небесной Книге Судеб, — «Закон единый для всех вещей, людей, обществ на этой планете: мы рождаемся, достигаем расцвета, клонимся к закату — и умираем».

И вот благодаря Франклину наконец свершилось. Этим двоим суждено было встретиться — и они встретились. Там, в сумраке пустой, зашторенной комнаты в каком-то частном парижском отеле, сидит в халате он, самый знаменитый человек столетия. Высохшее тело утопает в кресле. Костлявые ступни обнажены, на голове накручен тюрбан. Ему восемьдесят четыре года, он заметно устал, кашляет с надрывом. За его долгую жизнь сменилось несколько королей, а слов он выковал столько, сколько и не снилось доселе ни одному из кузнецов слова (по правде говоря, он превзошел даже нашего героя). Собранные вместе, его сочинения с трудом втискиваются в сотню томов. Они станут причиной еще одной финансовой катастрофы бедняги Карона Бомарше, который, перестав снабжать деньгами американских мятежников, решит скупить все оставшиеся после Вольтера бумаги и права на издание его произведений. Разорив Бомарше, вольтеровские рукописи начнут рассеиваться сами по себе, как семена-парашюты, по всем библиотекам мира, частным и публичным. Письма его уже можно обнаружить во всех уголках земного шара, адресаты их бессчетны, тематическое разнообразие неописуемо. Он наследил во всех жанрах литературы, пробовал свои силы в поэзии и прозе, комедии и трагедии, сказке и историческом трактате, сатире и памфлете. Он принимал множество обличий, пользовался сотней псевдонимов; даже прогремевшее на весь свет имя — Вольтер — не настоящее. Просто реставрация, собирание по кусочкам его личности — изучение автографов, разоблачение мистификаций, снятие масок, поиск книг и рукописей — обеспечит работой великое множество потомков.