Братья. Книга 2. Царский витязь. Том 1 - Мария Семенова

Эрелис сделал движение, словно хотел смести со стола все шашки вместе с доской. Удержал руку. Потянулся вперёд, проговорил очень тихо и быстро:

– Я скажу тебе. Высший Круг полагает: Люторад может стать опорой и святителем трона. Родословы не находят препятствий для его брака с Эльбиз.

Ознобиша вспомнил подушку правителя у ног изваяния Правосудной.

– В таимном покое судят перед ликами всех Богов, чтимых по городам и весям Андархайны… Владыка Хадуг склонился к моранству?

– Благородный дядя Хадуг, – ответил Эрелис, – лишь желает, чтобы оставалось изобильным его блюдо со сладостями. Он немолод и полагает, что на его век достанет.

– А… другие волостели что говорят?

– Доблестный брат Гайдияр нахваливает потомка хасинских шагадов, пережившего уже двух жён. Если воевать с дикомытами, от него может быть польза. Через год-полтора владыка с вельможами вынесут окончательный суд. Мартхе, друг… неужто мне сестрой платить за венец?

Эльбиз не могла слышать их разговора.

– Матушка Алуша, – вдумчиво спрашивала она, – а как быть велишь, если супруг примется другим молодицам честь оказывать?

Боярыня вздохнула:

– Хорошо, что ты отважилась спросить, дитя, это следует уяснить наперёд. Наши великие мужья нами не судимы. Мы лишь утверждаем их честь, как бесскверные подданные – славу своего государя.

– А правду люди говорят, будто боярин на тебя любовь обратил, только когда ты опалу от него отвела?

Боярыня негромко рассмеялась. Пелена былых лет сделала дорогими и эти воспоминания.

– Мой Ардарушка сеял на стороне, ибо я никак не могла родить ему сына. Пригульные росли у нас под рукой, становясь опорой семьи… Впусти эти слова в своё сердце, дитя, ведь у тебя за спиной ещё и честь брата.

Царевна замолчала. Задумалась.

Эрелис окончательно забыл читимач, уставился в стену.

– Государь, – начал Ознобиша почти шёпотом, но пламя жирника заставило светиться глаза. – Сейчас ты как воин, угодивший в захаб. Ни прорваться, ни выйти – и стрелы со всех сторон! Так обрати отчаяние и гнев уроком сосредоточения!.. В этом уже преуспела твоя сестра. Услышав про «лисий ход», она сперва задохнулась от омерзения…

– А теперь, сообразно имени, плывёт лебедью, – сказал Эрелис. – Уж не ты ли, Мартхе, надоумил её?

– Этот райца лишь помог государыне осмыслить дурную походку как ещё одно средство сокрытия на вылазках… Девушке надлежит тонкость, правителю – величие! Угоди наставнику. Покажи ему, что можешь принять сына святого, как подобает царевичу. Покажи Лютораду, что милостив и благосклонен. Пусть те, кто ищет тебя подчинить, успокоятся и сами свернут туда, куда ты поведёшь. Становись на дорогу к шегардайскому венцу, государь.

Эрелис задумчиво переставил шашку.

– Ты ведь тоже чего-то ищешь, друг мой…

– Ищу, – весело подтвердил Ознобиша. – Я встретил в расправе… Помнишь, государь, мой рассказ про попущеника Галуху? В старину было принято сопровождать беседы знатных созвучиями гудьбы. Верно, праведный младший брат не откажет уступить тебе игреца на несколько дней?

Эрелис бросил кости. Его шашки приняли положение, которого Ознобиша, пожалуй, не ожидал.

– Если я здесь чему научился, так это просить. А Гайдияр любит, когда его просят.

Двое юнцов смотрели один на другого через доску для читимача и были вершителями судеб, властителями всего мира.

– Разгулялся… – грубым голосом протянул Светел.

– Было встарь, – подтвердил Жогушка.

Он сидел у верстака, прямо под старинным щитом. Держал гусли. Наслушался о подвигах брата, потянулся к струнам весёлым.

– На купилище гнездарь, – сделав страшные глаза, то ли спел, то ли выговорил Светел.

Медленно, чтобы братёнок успел, не запутавшись, дёрнуть одну за другой четыре струны. Руки между тем направляли маленький рубанок. Бережно, осторожно. Вперёд, назад, снова вперёд. Выглаживали продольные гребни на заготовках беговых лыж. Чтобы не было добрым иртам ни излому, ни гнили!

Это братья спели уже вместе. Восторгу Жогушки не было меры. Он, конечно, и раньше трогал струны, но песню вёл впервые. Глаза горели, пальцы переступали, голос звенел.

Здесь голосница немного менялась. Простая песенка была на самом деле не так уж проста. Могла кое-чему научить неопытного игреца. Даровать крылышки, чтоб впервые вспорхнул. Светел даже рубанок придержал. Вдруг придётся гусельки перенять? Не пришлось. Жогушка сам, без ошибки добавил струнных биений. И пропел верно.

Светел ничего не сказал, но про себя улыбнулся. Ухо у братёнка было безошибочное. Материно, братнее. Каков голос унаследовал, поглядим.

Ясно, это безбожная неправда была. У Светела про каждую работу свой топор в заводе имелся. Вот новенький на колоде лежит, полдня у Синявы по руке подбирал. Для дров – колун в ведёрке, дедушкиным гуслям ровесник…

Дом за стенами ремесленной звучал каждодневной песенкой живого и бодрствующего гнезда. Вот мама взяла корзину в сенях, вышла уток проведать. К ней сразу приластились собаки, игравшие у крыльца. В большой избе стукнул чапельник, скрежетнула глина о глину. Значит, скоро вкусным запахнет. Светел наклонил голову. А вот и глухой шумок, коего не было раньше. В малой избе шаркали неверные, упрямые, заплетающиеся шаги. Вдоль длинной стены, где Светел недавно приколотил поручень. Туда, обратно, снова назад. С ума сведёт, если вслушиваться.

«Вот же взялся сновать. Точно баба перед кроснами…»

Рубанок снял ещё завиток стружки, невесомый, прозрачный. Будто мимолётные сутки откроил от срока, названного воеводой.

Песня затеяла новый круг, вышучивая обычай Левобережья.

«Успею ли, братёнок, твой голосок окрепший послушать? Явится Сеггар, а в который день – поди знай!»

Вот так атя когда-то начал заплетать лапки, не ведая: этим суждено стать последними. Наскоро захлестнул ремни узлом… Долго на тот узел не покушалась рука. «И я однажды заготовки распарю, гнуться поставлю, а сам… Кому вынуть достанется?»