Император. Гибель царей - Конн Иггульден

— Наши люди ослабели от голода, — сказал Спартак. — Я видел воинов, у которых вокруг рта было зелено — они варили и ели траву. После такого сражения мы не переживем еще одного дня битвы.

— Можно направиться к проходам, ведущим в Галлию… — начал Крикс.

— И сколько нас дойдет до гор живыми, как ты думаешь? — спросил Спартак. — Легионеры настигнут нас еще до того, как наша армия покинет равнину. Нет, этот шанс упущен. Теперь цель — Аримин. Там мы найдем пищу и восстановим силы. Постараемся как-нибудь оторваться от противника.

— Если бы мы нашли корабли, то смогли бы уплыть, — произнес Крикс, посмотрев на друга.

— Потребуется целый флот, — задумчиво ответил Спартак.

Он страстно желал уйти подальше от власти Рима и сейчас горько раскаивался в том, что не увел людей через горные проходы. Можно было найти какую-нибудь маленькую страну, осесть в ней и жить свободно.

Антонид с трудом сдерживал раздражение. Они освободили его от рабства, чтобы он принял смерть от соотечественников. Никто из них не понимает, что Рим никогда не простит офицера, который поможет им бежать и тем самым уйти от наказания. Этот позор римляне запомнят на века, и самый последний раб в стране будет знать, что против господ можно поднять восстание.

Его разбирала злость, когда он слушал, как бывшие невольники разрабатывают свои планы. Свободу они получат лишь в том случае, если разобьют легионы на этой равнине, и не имеет значения, скольких жизней это потребует.

Антонид поклялся себе, что улизнет еще до того момента, как наступит конец. Он не хочет идти по улицам Рима в качестве трофея. Невыносима мысль о том, как ликующий Катон отправит его на смерть мановением жирной руки.

— Люди обессилены, — бросил Красс. — Ты должен отдать приказ об отступлении, прежде чем нас разобьют наголову.

— Нет. Легионы выстоят, — возразил Помпей, щурясь на заходящее солнце. — Пошли экстаординария с приказом готовить лагеря к ночевке. Когда стемнеет, укроемся в них. Если же я прикажу отходить сейчас, то рабы подумают, что победили единственную армию, защищающую Рим. Наши люди должны выстоять…

Не в силах принять самостоятельного решения, Красс в отчаянии заломил руки. Армия находится под его командованием, и если Помпей затянет с приказом об отступлении, то конец всему, чему отдано столько сил. Если легионы погибнут, погибнет и Рим.

Втягивая воздух в измученные легкие, Юлий ждал сигнала к следующей атаке. Кровь на доспехах и коже высохла и при движениях отваливалась темными корками. Старая кровь. Он устало посмотрел на свои руки и, сощурив глаза, поднес одну к лицу. От полного истощения сил она дрожала.

Еще один воин тяжело дышал рядом: Цезарь посмотрел на него. В последней атаке он бился хорошо, тратя силы с самоуверенностью бессмертной юности. Почувствовав взгляд командира, солдат повернулся к нему, и по его лицу пробежала тень. Они не сказали ни слова. Юлий думал о том, переживет ли сын Катона этот день. Если переживет, то сенатор никогда не поймет, что за перемены произошли с его сыном.

Цирон откашлялся и сплюнул кровью на землю позади себя. Разбитые губы распухли: когда он улыбнулся Цезарю, на них выступила кровь.

Все они были изранены и избиты. Юлий морщился при каждом движении. Что-то хрустнуло в спине, когда он боролся на земле с умирающим рабом. Теперь вспышки боли поднимались к плечам, и единственное, что ему хотелось, — это спать.

Он посмотрел на Брута, которого взбесившийся раб сильным ударом отправил в бессознательное состояние. Только благодаря быстрой контратаке мятежников отбросили, чтобы спасти Марка. Цирон оттащил его сквозь шеренги, чтобы привести в себя. Когда начало темнеть, Брут снова присоединился к ним, правда, двигался уже не так быстро, а умение драться почти покинуло его. Юлий боялся, что у него поврежден череп, но не мог отослать друга в лагерь. Они нуждались в каждом, кто мог держаться на ногах.

К вечеру римляне перестали чувствовать боль от ран, не слышали стонов измученных мышц и начали входить в то состояние, когда тело немеет, перестает ощущаться, а разум словно отделяется от него. Краски поблекли, разум потерял счет времени, которое то замедляло свой ход, то неслось вперед с пугающей скоростью.

Цезарь услышал звук трубы и вздрогнул. Спотыкаясь, он побрел вперед, чтобы продолжить кровавую жатву. Когда рука Цирона легла ему на плечо, Юлий попытался стряхнуть ее.

— На сегодня все, легат, — сказал Цирон, поддерживая Цезаря одной рукой. — Стемнело. Это сигнал к возвращению в лагерь.

Юлий слепо посмотрел на него, затем устало кивнул.

— Скажи Бруту и Рению, чтобы построили людей. Пусть солдаты будут готовы к внезапному нападению.

От усталости он говорил невнятно, но потом поднял голову и посмотрел на человека, которого нашел на другом континенте, в другом мире.

— Лучше, чем на ферме, Цирон?

Великан взглянул на поле, заваленное телами павших. Это был самый тяжелый день в его жизни, но людей, окружавших его, он знал лучше, чем мог объяснить. На ферме он был один.

— Да, легат, — ответил Цирон, и Юлий подумал, что понимает его.

Светоний облокотился на изгородь, проходившую по кромке леса. Издали он наблюдал, как рабы отца неторопливо выкапывают столбы и разбирают забор, от которого через несколько часов не останется и следа.

Светоний, нахмурившись, опустил голову на руки. Он мечтал построить на земле Цезаря красивый дом, поднимающийся на холме выше деревьев, хотел, чтобы в этом доме был балкон, на котором в теплый вечер можно было бы посидеть с чашей охлажденного вина… Неожиданно отец потерял влияние в сенате, и все мечты превратились в прах.

Отрывая щепку от жерди, молодой человек вспоминал о множестве мелких унижений, которые перенес от Юлия, когда они были в плену и воевали с Волками в Греции. Он уверял себя, что, не окажись там Цезаря, то остальные воспринимали бы его более благожелательно — возможно, даже признали бы своим командиром. И он мог передать тело Митридата легату Лепиду, а потом разделить с ним трапезу, а не бежал бы со всех ног в порт от этого достойного человека. И тогда сенат назвал бы трибуном его, Светония, чтобы отец гордился сыном…

Вместо этого он не получил ничего, кроме выкупа, который принадлежит его отцу, да нескольких шрамов, которые можно рассматривать как награду за все, что Светоний перенес. Цезарь увел Волков на север, лестью убедив солдат последовать за ним, а он остался, лишенный даже скромного удовольствия видеть свой дом построенным.

Внезапно разозлившись, молодой человек оторвал щепку и сморщился, поцарапав кожу на руке. Он хотел пойти на север с каким-нибудь из шести легионов, но ни один из легатов не пожелал взять его. Понятно, кто постарался, распространяя гнусные слухи. Светоний знал, что отец мог попросить за сына, чтобы его приняли в армию, но старик, едва начав, бросил это дело. Даже здесь, в тишине леса, в душе Светония кипел гнев от такого унизительного отношения к нему.