Первичный крик - Артур Янов

невротик в своей повседневной жизни склонен испытывать и проявлять чувства, которые он отрицал в прошлом. То, что осталось неразрешенным в детстве, будет пропитывать практически все, что человек делает в настоящем, и так будет продолжаться до тех пор, пока это чувство, эта потребность, не разрешится и не будет прочувствована.

Я считаю очень важным провести различие между реальным и символическим гневом. Свое утверждение я хочу пояснить наглядным примером.

Молодая школьная учительница, обладавшая мягкими манерами и с лица которой никогда не сходила приветливая улыбка, обратилась за помощью, потому что ее беспокоило чувство болезненного напряжения и оцепенения в мышцах. Во время своего второго визита ко мне она рассказала, что ее отец постоянно критиковал и унижал ее, выставляя на всеобщее посмешище. Во время беседы пациентка вдруг пришла в неописуемую ярость и принялась изо всех сил колотить кулаками подушку. Это припадок гнева продолжался около пяти минут. После этого она расслабилась и сказала, что не могла даже предположить, что в ней скопилось столько гнева.

Однако и после этого у пациентки сохранилось выраженное напряжение. Во время пятого визита она снова принялась обсуждать прежние несправедливости, и в ней снова начали вскипать чувства. На этот раз я не разрешил ей бить подушку; я побуждал ее к другому: «Скажите, кто это». Пациентку начало трясти, она потеряла самообладание, но начала отчетливо выражать свою ненависть — она кричала, что задушит их до смерти, орала, что разорвет отца на куски за то, что он всю жизнь обижал ее, не давая защититься, говорила, что зарежет мать за то, что она допускала все это и т. д. Все это больная кричала, корчась на кушетке, испуская громкие стоны, хватаясь за живот и вообще полностью утратив контроль над своим поведением. Кульминацией ее состояния стал дикий вопль: «Теперь я понимаю, теперь‑то я хорошо понимаю, почему у меня все время напряжены мышцы. Я просто не давала себе напасть на них». Дальше снова полился поток словесного насилия и угроз.

Эта женщина ни разу в жизни — насколько она себя помнила — не повысила голос. На нее всегда шикали и затыкали

ей рот в благовоспитанном родительском доме, где юные леди должны были вести себя прилично и благопристойно. Пережив последнее первичное состояние, пациентка сказала, что чувствовала себя раскрепощенной и неподконтрольной впервые в жизни. Все прошедшие годы она крепко держалась за свое нереальное «я», чтобы родители не отвергли ее окончательно — а это неизбежно бы произошло, если бы она «распустилась» и явила им свое собственное (реальное) лицо.

В психотерапии эта женщина прошла несколько необходимых этапов. Вначале это было смутное и разлитое ощущение напряжения, которое завязывало в тугие узлы все ее мышцы. Это напряжение держало пациентку в плену всю сознательную жизнь. Первое первичное состояние позволило вскрыть первую линию обороны, приподнять завесу напряжения и приоткрыть физическую составляющую гнева, понять, что гнев присутствует в ее душе. Позже она била подушку, так как не осознала и не прочувствовала ментальную связь гнева. Битье подушки было символическим актом. Гнев был очевиден, но не направлен (именно поэтому он держится так долго). Очевидно, что настоящим объектом гнева была не подушка; она была объектом символическим, это был такой же дутый объект ярости, как, например, дети, которые становятся боксерскими грушами или мальчиками для битья у испытывающих якобы беспричинный гнев родителей. В случае беспомощных и беззащитных детей, родители, к несчастью, всегда могут найти подходящий повод для оправдания своей злобы и ярости. Но с течением времени, при таком обхождении дети вскоре дают родителям и более серьезные поводы для реального гнева.

Когда наша пациентка сформировала в сознании необходимые ментальные связи, у нее исчез повод для гнева, не говоря уже о том, что исчезло хроническое напряжение мускулатуры, всю жизнь причинявшее ей боль и неудобство. В противном случае, без установления ментальной связи она могла годами колотить подушку, но это ни на йоту не изменило бы ее гнев. Она, конечно, находила бы временное облегчение, но через некоторое время гнев бы неизбежно возвращался.

Когда эта пациентка проходила курс лечения в традиционной психотерапевтической группе, ее побуждали изливать свой

гнев на других участников группы. Женщина искренне полагала, что сделала некоторые успехи, что она стала более уверенной в себе личностью, но боль в судорожно сведенных мышцах оставалась. Это можно объяснить тем, что оставался реальный гнев, гнев маленькой девочки. Неважно, насколько «взрослым» стало ее поведение в психотерапевтической группе или в реальной жизни, но эта уверенность была не чем иным как искусственным актом, который не мог сделать из пациентки зрелую женщину до тех пор, пока она не почувствовала себя маленькой. Традиционное лечение терпит фиаско, на мой взгляд, потому, что в этих случаях реальная пассивная и беспомощная личность притворяется напористой и уверенной в себе, особенно в безопасной атмосфере групповой психотерапии. «Хорошая» девочка на психотерапевтическом сеансе выражает свой гнев в группе точно таким же способом, каким эта же девочка подавляет свой гнев дома. Оба стиля поведения по сути являются борьбой за любовь. Этим можно объяснить, почему пациенты переносят из группы в реальную жизнь столь малую толику приобретенных на занятиях навыков напористости и агрессивности.

Разница между реальным и нереальным или символическим гневом важна, потому что, как я считаю, неумение провести такое различие приводит к извращению желаемых результатов психотерапевтического лечения. Так, в детской психотерапии очень много времени отводят тому, что дети бьют боксерскую грушу. Для взрослых существуют так называемые «клиники драчунов», где в отдельных помещениях супруги учатся, как нападать и защищаться во время драк друг с другом. По моему мнению, все это чистая символика, и поэтому не может служить средством реального решения каких бы то ни было проблем. Нашу пациентку учили направлять гнев на других членов группы, но то был гнев, направленный отнюдь не на них. То, что они делали, вызывало вспышку застарелого гнева. Когда участники группы не обращали внимания на эту женщину, критиковали ее за несуществующие прегрешения, подавляли ее волю, в ней вспыхивал гнев на родителей, но сама она даже не подозревала, что это рецидив старого злобного чувства. Когда она пыталась словесно выразить суть сильного гнева на участ

ников группы, все объяснения оказывались бессвязными и иррациональными. Приблизительно то же самое произошло в одном, описанном в газетах случае, когда жена убила мужа за то, что он не вынес мусор — какая‑то старая обида из прошлого возбудила в жене неистовый гнев. Это также помогает объяснить, почему некоторые родители боятся отшлепать своих детей за какую‑нибудь мелочь. Эти родители производят нехитрую рационализацию, говоря, что их философия воспитания не позволяет им бить детей ремнем, в то время как в действительности они боятся — хотя и не признаются себе в этом страхе — что какое‑нибудь мелкое нарушение со стороны ребенка сможет разбудить в них дремлющего зверя. Возможно, одной из причин популярности и даже самого существования «клиник для драчунов», причиной популярности моделирования враждебных отношений в групповой психотерапии, является точка зрения, согласно которой гнев или насилие рассматриваются как естественные феномены, от которых надо периодически освобождаться. Эти феномены по Фрейду называют «инстинктивной агрессивностью». Для психологов очень большое искушение верить в этот так называемый инстинкт, так как мы действительно видим, что громадное большинство наших пациентов переполнено враждебностью и злобой. Мы видим это насилие и ничего больше, потому что не заставляем пациента глубоко погрузиться в его чувство, в его истинную потребность. Мы видим лишь то, что лежит на поверхности, прикрывает потребность — то есть реакцию фрустрации на неудовлетворенную потребность.