Харбин - Алексей Воронков

Все закончилось после успешно проведенной советскими войсками Хайларской операции. Потерпев поражение, неприятель отошел за перевалы Большого Хингана. Отступая, он разрушил станционные постройки КВЖД, ремонтные мастерские, взорвал большие участки железнодорожного полотна, вывел из строя систему водоснабжения. Все это затруднило движение советских войск в глубь Маньчжурии.

Не выдержав ударов советских войск, китайцы попросили перемирия. 22 декабря 1929 года в Хабаровске состоялось подписание соглашения между СССР и Китаем, предусматривавшего ликвидацию конфликта и восстановление на КВЖД прежнего положения. Тут же китайцами были освобождены находившиеся под арестом все советские граждане, восстановлена нормальная деятельность советских учреждений и представительств в Китае. После этого советские войска покинули Маньчжурию.

…Все это время, пока шли бои, Болохов прятался в лесах, питаясь мерзлой ягодой и кореньями, которые он с трудом добывал из мерзлой земли. Спал у костра, отчего его шинель стала насквозь дырявой – будто бы железным жегалом прожгли. Когда было невмоготу, он, точно голодный волк, выходил к жилью и просил, чтобы его накормили. Люди жалели его. Иногда даже оставляли ночевать. Но потом он снова возвращался в лес. Боялся попасть в руки советских контрразведчиков. Куда шел – сам не знал, только однажды его, вконец истощенного и больного, подобрали китайские крестьяне и отвезли на санях в город. Решили, что если сами они ничем помочь ему не смогут – пусть им займутся доктора.

Когда он пришел в себя и увидел, что находится в чистой, видно, только недавно побеленной больничной палате, где остро пахло йодом и еще какими-то медикаментами, испугался.

– Где это я? – увидев лежавшего на соседней койке китайца, спросил он. На счастье, тот немного говорил по-русски. И это не удивительно: в приграничье то было в порядке вещей.

– Твоя лазарета… Лечи-лечи… – пояснил сосед.

– Да я понимаю, что это больница, но где… где она находится? Ты понимаешь меня?..

Китаец, сплющив свои и без того узкие глаза, закивал.

– Моя понимай… Твоя ходи Сахалян… Хэйлунцзян… Россия… – тыкал он пальцем куда-то в окно.

Услышав это, Болохов немало удивился. Получалось, он вернулся туда, где год назад для него началась маньчжурская эпопея. Но, может, это какой-то другой Сахалян? Но нет, китаец произнес слово Хэйлунцзян, что на их языке означает Амур.

– А большевики?.. Есть здесь большевики?

– Русский мало-мало есть, большевика нет… – ответил сосед.

«Это хорошо», – подумал Александр.

– Ну а как насчет пиф-паф? – спросил он, изображая руками винтовку.

– Нету-нету! – улыбался сосед. – Пиф-паф кончился, война кончился. Большевика ушла домой.

Болохов с облегчением вздохнул.

– А ты кто? – поинтересовался он у китайца. – Лежишь в такой чистоте – видно, богатый?.. Ты не мандарин, случайно?

Тот отрицательно покачал головой.

– Не мандарина… Я продавай риса.

– Купец, что ли?

– Купеза, купеза! – радостно кивал ему сосед.

А скоро в палате появился небольшого роста пожилой азиат в белом халате и такой же белой шапочке на голове. Тот, на удивление, хорошо говорил по-русски, при этом почти без акцента.

– Очнулись? – присев на краешек кровати, спросил он Болохова. – Вот и хорошо. Давайте-ка измерим температуру. – Он сунул больному градусник.

– Где вы так научились говорить по-русски? – поинтересовался у него Александр.

– В России, – ответил тот. – Я заканчивал в Санкт-Петербурге медицинскую военную академию. А сам я кореец… Корея, – кивнул он куда-то головой.

– Понимаю. И как это вас угораздило?..

– Вы это о чем? – не понял доктор.

– Я спрашиваю, что вас привело в это захолустье?

Тяжелые азиатские веки вдруг дрогнули.

– Я воевал у Колчака. Потом вместе с остатками русской армии бежал в Маньчжурию…

– А в Корею что ж не возвратились? – спросил Болохов.

Кореец как-то странно посмотрел на него.

– А разве вы не знаете, что в моей стране хозяйничают японцы? – проговорил он. – Так лучше уж здесь, чем у черта под боком…

– Согласен. Ну а если японцы и сюда придут?

Кореец развел руками.

– Не знаю… Будем надеяться, что этого не случится.

Он умолк.

– Скажите, доктор, большевики были здесь? – неожиданно обратился к нему Александр.

Тот пожал плечами.

– Да как вам сказать?.. Разве что только диверсанты. Но и они такого тут шума наделали!..

Позже Болохов узнает о том, что в конце августа у сахалянского причала какие-то смельчаки с той стороны взорвали груженный оружием и боеприпасами пароход «Юн-Пин». А в конце октября была взорвана городская электростанция, при этом, как и при первом взрыве, воздушной волной были выбиты оконные стекла в гостинице «Сибирь». В погрузившемся в темноту городе началась паника, особенно среди китайских военных и эмигрантов. На их счастье советские войска при наступлении обошли Сахалян, поэтому для его обитателей все так и закончилось паникой.

– А что с вами-то произошло? – неожиданно спросил кореец. – Вы что, воевали где?

Он внимательно посмотрел на больного.

Болохов молчал. «Любое слово, сказанное тобой, может обернуться против тебя», – говорили им в разведшколе.

– Ну, ладно, не хотите говорить, не надо, – заключил доктор. – Только вы были в военной форме… – неожиданно заметил он. – Я ее на всякий случай спрятал. Но сейчас вы можете не бояться. Война кончилась…

Болохов благодарно кивнул ему.

– Скажите, что со мной было? – поинтересовался он.

– Вы были очень истощены и постоянно теряли сознание. Но сейчас, я вижу, пошли на поправку. Так что через недельку я вас выпишу. Только куда вы пойдете? Я спрашиваю: вам есть куда идти? – Болохов покачал головой. – Все понятно. Ну ничего, мы что-нибудь придумаем…

У господина Хвана – так звали доктора – в городе были хорошие связи, так что, выписавшись из больницы, Болохов тут же был зачислен в отряд конной пограничной охраны. Свою кобылку Асту он потерял в дороге, и ему дали вороного жеребчика с лихой кличкой Абрек. Вдобавок выделили и жилье – обыкновенную крестьянскую избу с низким потолком, полуразрушенной печью и шаткими полами. «Ничего, – сказал ему начальник отряда есаул Храпов, – как-нибудь перекантуйтесь эту зиму, а к будущей мы вам что-нибудь получше подберем. А нет, так старую избу отремонтируем». Вот он и «кантовался».

Бывало, придет со службы, а в доме холод собачий и лед по углам. Можно было бы денщика своего Ваську Музыченко попросить помочь ему управиться по дому, да жалел он его. Тому ведь не слаще. Та же служба, тот же быт неустроенный. Поэтому берется за дело сам. Пока раскочегарит печку, пока натопит избу – полночи пройдет. А на следующий день все снова повторялось. Но его это не тяготило. Есть хоть чем заняться, иначе с тоски можно помереть. И вообще разве это беда? Если бы на этом все его напасти и заканчивались, он был бы самым счастливым человеком на свете. А так одна сплошная рана. Ни двора тебе, ни кола, хуже того – без надежды человек живет. Порой сядет на своего жеребца – и к границе. И смотрит, смотрит в сторону родного берега. Грусть и тоска на душе. Да только ли у него! Считай, у всех в отряде такое же настроение. Думали, война с большевиками все расставит по своим местам, да не получилось. А чего теперь ждать? Отчаялся народ, зубами скрипит. А что толку? Ведь ничего уже не исправишь. Вот и выходят из себя казаки. Кто-то начинает пить горькую, кто-то искать виноватых. Больше всего винят, конечно, большевиков, которые лишили их родины. Ведь жили – не тужили, детей растили, землю пахали, границу стерегли. И кому это в голову взбрело все это разом похерить?