Благодать и стойкость. Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Киллам Уилбер - Кен Уилбер

Родные и друзья не могли не замечать радости, которая, казалось, наполнила собой всю жизнь Трейи.

Совет директоров Виндстара, членом которого была Трейя, провел четырехдневный визионерский ретрит — Трейя собиралась принять в нем участие, но не смогла из-за затянувшейся простуды. Во время ретрита каждый из примерно тридцати участников должен был встать, подобрать слово, которое, по его мнению, лучше всего его описывает, — «гнев», «любовь», «красота», «власть» и так далее — и сказать перед группой: «Я —…», вставив туда выбранное слово. Если характеристика оказывалась верной, участники группы вставали, если нет, то говорящий должен был выбрать другое слово, потом еще одно — и так далее, пока не встанут все. Большинству для того, чтобы убедить остальных, понадобилось несколько слов. Порой люди проводили по пять-десять мучительных минут, стоя перед всеми и пытаясь найти нужное слово, только для того чтобы пробормотать что-то вроде «Я — дождь» или «Я — черепаха», после чего вообще никто не вставал. В самый разгар процесса встала Кэти Крам и сказала примерно так: есть один человек, который не смог к нам присоединиться, и я сейчас встану вместо него. Все поняли, что она имеет в виду Трейю. Кэти сказала: «Я — радость!» и это прозвучало так точно, что все без исключения вскочили и зааплодировали. Они прислали Трейе огромный свиток с надписью «Я — Радость» и прекрасными пожеланиями от всех, кто там был.

И я, и Трейя вскоре пришли к одному и тому же мнению о вероятности ее смерти: если рассуждать реалистично, было очень мало шансов, что она доживет до конца года. Мы оба поняли это в Бонне. Но, полностью смирившись с этой данностью, мы затем отбросили ее. Конечно, мы предприняли фактические шаги: составили завещание, время от времени заводили разговоры о том, что я буду делать, если она умрет, и о том, чего она хочет, чтобы я сделал для нее, если она умрет, — но во всем остальном мы просто оставили все как есть и стали жить текущим моментом. Трейя сильнее, чем когда-либо, стала жить настоящим, am будущим, соотнося себя с тем, что есть, а не с тем, что могло бы быть.

Родные и друзья часто недоумевали: может быть, она не принимает истину — разве она не должна беспокоиться, мучиться, быть несчастной? Но в том-то и дело, что, живя настоящим и отказываясь жить будущим, Трейя как раз и научилась осознанно жить преддверии смерти. Подумайте: смерть, если ее как и и можно охарактеризовать, есть ситуация «лишенности будущего». Живя настоящим, так, будто у нее нет будущего, Трейя не игнорировала смерть, она жила нею. А я пытался делать то же самое. Я вспомнил одну прекрасную цитату из Эмерсона:

«Розы, растущие под моим окном, невозможно сравнить с прежними розами или теми, которые лучше их; они есть то, что они есть; они существуют с Богом сейчас. Для них нет времени. Это просто роза и она совершенна каждую секунду своего существования. Человек планирует или вспоминает; он не живет настоящим, но, обернувшись назад, тоскует о прошлом или, пренебрегая теми богатствами, что окружают его, встает на цыпочки, чтобы увидеть будущее. Он не может быть счастливым и сильным пока не станет вместе с природой жить в настоящем, над временем».

Именно это и делала Трейя. Если к ней придет смерть то она будет думать об этом только тогда, но не сейчас Существует превосходный дзенский коан. К Мастеру приходит ученик и спрашивает: «Что случится с нами после смерти?» — «Не знаю», — отвечает Мастер. — Ученик потрясен: «Ты не знаешь?! Ты же мастер дзен!» — «Да, но не мертвый».

Однако все это нисколько не означало, будто мы собирались сдаваться. Отчаяние — чувство, тоже направленное в будущее, а не в настоящее. Что же до настоящего, то в нем были все оставшиеся методы альтернативной медицины, которые Трейя еще не опробовала, и теперь решала, какие выбрать, — многие из них были и остаются вполне перспективными. Прежде всего — лечебная программа Келли — Гонзалеса, которая порой давала замечательные результаты даже на таких поздних стадиях, как у Трейи. Мы запланировали остановку в Нью-Йорке, где практиковал Гонзалес, на обратном пути из Бонна после третьего и последнего цикла лечения Трейи.

А тем временем она сосредоточилась на том, чтобы вылечиться от простуды.

Одной из моих задач на время поездки домой было вылечиться от затянувшихся последствий февральской простуды, из-за которой пришлось на три недели отложить химиотерапию и которая и сейчас, через три месяца, никуда не делась. Из-за непрекращающейся слабости я постоянно беспокоюсь, не проявится ли простуда снова, во время [третьего цикла] химиотерапии, и мне хочется просто изгнать этот страх. Сейчас, когда я собираюсь обратно [в Бонн], мне, кажется, удалось с ней справиться — думаю, что помогло комплексное лечение, но я не знаю точно, что именно сработало… а может, простуда была просто запрограммирована на то, чтобы исчезнуть через определенное время. Мне кажется поучительным взглянуть на свои размышления о том, что именно мне помогло, потому что болеть простудой — дело гораздо менее эмоционально нагруженное и отягощенное культурными стереотипами и воззрениями нью-эйдж, чем рак.

Я ходила к специалисту по акупунктуре; он лечил меня иглами, травяными чаями и акупрессурой. Может быть, это подтолкнуло чашу весов в сторону выздоровления? Я резко подняла свою дозу витамина С, примерно до двенадцати граммов в день, — может быть, это стало решающим обстоятельством? Я принимала эхинацею — препарат, стимулирующий иммунную систему, — может быть, секрет в нем? Каждый день я выделяла время, чтобы настроиться на одну волну с больным местом в моей груди, просто чтобы уделить ему внимание, поговорить с ним, если что-то происходит, и прислушаться к любым указаниям, которые проходят через него: как-то раз оно сказало мне, чтобы я покричала, и я, закрыв дверь и включив душ, чтобы заглушить звук, как следует прокричалась — это доставило мне удовольствие, хотя горло после этого саднило. Может быть, помогло именно это — то, что я распутала какой-то психологический узел? Я советовалась со своими наставниками — Мэри и Старым Горцем, делала то, что они говорили; может быть, то, что я следовали их советам, и оказалось решающим обстоятельством?

Кто знает? Будь то простуда или рак… кто может с уверенностью сказать, что явилось решающим фактором? Я все время осознаю, что я не знаю «настоящей правды» об этих ситуациях. Это помогает мне перестать серьезно относиться к собственным «теориям», учит способности воспринимать все легко, учит замечать мою склонность отдавать предпочтение каким-то одним объяснениям в ущерб другим, учит помнить о том, что на самом деле я не знаю, какова доля «истины» в увлекательных и захватывающих историях, которые я обо всем этом выдумываю.

Теперь я собираюсь посетить доктора Гонзалеса в Нью-Йорке на обратном пути домой, чтобы начать программу «метаболической экологии», которую придумал доктор Келли, дантист, заболевший раком поджелудочной железы. Я уже несколько лет знала об этой программе, у меня дома даже было два экземпляра его книги, да и вообще эта программа меня всегда привлекала. Дело не в том, что мне нравилась диета — она была невероятно строгой, почти такой же строгой, как макробиотика, — но одновременно она предполагала индивидуальный подход, вот что нравилось. Мне говорили, что если для одного человека диета может на 70 % состоять из сырых овощей и быть абсолютно вегетарианской, то другому она может предписывать мясо три раза в день. И еще понравилась теория, что недостаток энзимов может быть как-то связан с раком, что если у тебя дефицит энзимов поджелудочной железы, то все они используются для переваривания пищи, и не остается ни одного, чтобы циркулировать в крови и помогать контролировать раковые клетки, когда они появляются. Разумеется, из-за диабета, который появился у меня в 85-м после химиотерапии, моя поджелудочная железа уже не работает как следует. Стало быть, после последнего цикла химии следующая остановка — Келли — Гонзалес!