Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира - Баррингтон Мур-младший

Поскольку переход к коммерческому сельскому хозяйству очевидно является чрезвычайно важным шагом, как можно объяснить те формы, в которых он удался либо потерпел неудачу? Современный социолог, вероятно, будет искать объяснения в культурологических терминах. В тех странах, где коммерческое сельское хозяйство не смогло развиться в большом масштабе, он будет подчеркивать сдерживающий характер аристократических традиций, таких как понятия чести и негативного отношения к зарабатыванию денег и труду. На начальном этапе этого исследования я был склонен к поиску подобных объяснений. По мере накопления материала появились основания для скептического отношения к этой линии нападения, хотя мы еще рассмотрим впоследствии общие вопросы, затрагиваемые при этом.

Чтобы быть убедительным, культурологическое объяснение должно продемонстрировать, например, что среди английских высших землевладельческих классов военные традиции и понятия статуса и чести были существенно более слабыми, чем, скажем, во Франции. Хотя английская аристократия была менее замкнутой группой, чем французская, и не подчинялась формальному правилу понижения в статусе, сомнительно, что культурных различий хватает для объяснения различия в экономическом поведении. А что сказать о восточно-немецкой знати, которая перешла от колонизации и захвата территорий к увеличению экспорта зерна? Даже более важное соображение – тот факт, что там, где среди землевладельческих элит коммерческий импульс кажется слабым в сравнении с ситуацией в Англии, нередко можно обнаружить устойчивое меньшинство тех, кто все-таки успешно перешел к коммерции, поскольку местные условия благоприятствовали этому. Таким образом коммерческое сельское хозяйство, ориентированное на экспорт, развилось в некоторых частях России.

Подобные наблюдения заставляют вновь подчеркнуть важность различий в возможностях перенять коммерческое сельское хозяйство, таких как в первую очередь наличие рынка в близлежащих городах и наличие удобных методов перевозки товаров: до появления железной дороги объемный груз переправляли в основном по воде. Хотя вариации в почве и климате, конечно, важны, в качестве главного действующего лица вновь кстати появляется буржуазия. Политические соображения также сыграли решающую роль. Там, где помещики смогли без труда воспользоваться государственным аппаратом принуждения для собирания арендной платы – обычное дело в Азии и до некоторой степени в дореволюционной Франции и России, – явно отсутствует побудительный стимул для усвоения менее репрессивных форм капитализма.

Хотя вопрос распространения коммерческого сельского хозяйства среди крестьян менее существен для установления демократии, здесь уместно сделать замечания по этому поводу. В общем решение крестьянского вопроса через трансформацию крестьянства в социальное образование иного вида, по-видимому, является хорошим знаком для демократии. Тем не менее в Скандинавии и Швейцарии крестьяне стали частью демократических систем, занявшись довольно специфическими формами коммерческого фермерства – в основном поставляя молочную продукцию на городские рынки. Там, где крестьяне упорно сопротивлялись подобным переменам, как, например, в Индии, нетрудно выстроить возражение в обход объективных условий. Реальная рыночная перспектива часто отсутствует. Для крестьян, живущих на грани физического выживания, модернизация очевидно слишком рискованна, особенно если при господствующих социальных институциях прибыль достается кому-то другому. Поэтому запредельно низкий уровень жизни и ожиданий – это единственный вид адаптации, имеющий смысл в подобных условиях. Наконец, там, где обстоятельства иные, порой можно обнаружить драматические изменения, происходящие за короткое время.

До сих пор рассуждение концентрировалось на двух главных переменных: отношения высших землевладельческих классов с монархией и их ответ на необходимость рыночно ориентированного производства. Есть и третья главная переменная, которая уже заявляла о себе: отношения высших землевладельческих классов с городским населением, в основном с высшей его стратой, которую приблизительно можно назвать буржуазией. Коалиции и контркоалиции, которые возникли среди и поверх этих двух групп, составили, а в некоторых частях мира до сих пор составляют базовую рамку и среду политического действия, предлагающую набор шансов, соблазнов и невозможностей, внутри которой приходится действовать политическим лидерам. В очень широком смысле наша задача сводится к установлению тех ситуаций в отношениях между высшими землевладельческими классами и городским населением, которые внесли вклад в развитие относительно свободного общества Современности.

Лучше всего начать с напоминания о естественных линиях раскола между городом и деревней и соответствующими частями населения. Во-первых, есть знакомый конфликт интересов между потребностью города в дешевой еде и в высоких ценах на продукцию, которая в нем производится, и стремлением сельчан повысить цены на продукты питания и приобрести подешевле продукцию ремесленников и товары с фабрики. Этот конфликт может приобрести огромное значение по мере распространения рыночной экономики. Классовые различия, например на селе между помещиком и крестьянином или в городе между мастером и наемным рабочим, владельцем фабрики и промышленным рабочим, идут поверх разрыва между городом и деревней. Там, где интересы высшей страты в городе и деревне сходятся в ущерб крестьянам и рабочим, исход борьбы оказывается скорее всего неблагоприятным для демократии. Однако очень много зависит от исторических обстоятельств, в рамках которых это выравнивание интересов осуществляется.

Очень важный пример совпадения интересов между главными сегментами земельной аристократии и высшими слоями городского населения предлагает Англия при Тюдорах и Стюартах. Там совпадение возникло на раннем этапе в ходе модернизации и в условиях, которые привели обе группы к борьбе против королевской власти. Эти аспекты имеют ключевое значение в объяснении последствий для установления демократии: в отличие от ситуации во Франции того же времени, где производители были в основном вовлечены в производство оружия и предметов роскоши для короля и придворной аристократии, английская буржуазия была энергичной и независимой с обширными интересами в торговле на экспорт.

На стороне землевладельческой знати и джентри был еще ряд благоприятных факторов. Торговля шерстью стала оказывать воздействие на село еще до XVI в., что привело к огораживаниям земли для выпаса овец. Английский высший класс, занимавшийся выращиванием овец, немногочисленный, но очень влиятельный, нуждался в городах, которые занимались экспортом шерсти, и эта ситуация сильно отличалась от ситуации в Восточной Германии, где юнкеры, производившие зерно, обходились без городов, переживавших упадок.

В Англии союз между высшими классами на селе и в городе до гражданской войны в такой форме, которая благоприятствовала делу свободы, оказался уникальной конфигурацией для крупных стран. Вероятно, более масштабная ситуация, частью которой она являлась, могла случиться лишь однажды в человеческой истории: английская буржуазия с XVII по большую часть XIX в. была максимально заинтересована в деле свободы, поскольку это была первая буржуазия и она еще не придала своим зарубежным и внутренним соперникам их полную силу. Тем не менее полезно перевести некоторые выводы, полученные из английского опыта, в форму предварительных общих гипотез о тех условиях, в которых сотрудничество между важными сегментами высших классов в городе и деревне может оказаться благоприятным для развития парламентской демократии. Уже указывалось значение того, что слияние интересов происходит в оппозиции к королевской бюрократии. Вторым условием, похоже, является то, что коммерческие и промышленные лидеры должны постепенно становиться преобладающим элементом общества. При этих условиях высшие землевладельческие классы способны выработать буржуазные экономические навыки. Это происходит не через простое копирование, но в ответ на общие условия и их собственные жизненные обстоятельства. Все эти вещи, похоже, могут случиться только на раннем этапе экономического развития. Их повторение где-либо в XX в. кажется совсем невероятным.