Одинокий голос в темноте - Л. Лилич

— Эй, Доминик, я сейчас вызову скорую. Ты только не отключайся, — она обхватила его голову руками, приподняла и положила себе на колени. Трясущиеся руки принялись искать телефон.

Он поднял тяжелые веки, ресницы дрожали.

— Да я уже все. Прямо чувствую.

— Не говори так.

— Ума не приложу, почему продержался так долго. Тебя видимо ждал, — он вдруг взглянул на нее открыто, непривычно по-доброму, с грустью, но с абсолютным счастьем. — Повезло, что ты выронила рядом со мной этот свой ноотроп.

— Ты знал, как он работает?

— Копался в отчетах того врача из психушки, — он обмяк. — Мы все же сделали это — убили его. Если я попаду в ад, клянусь, стащу у демона кочергу и буду лупить Льюиса, пока тот снова не помрет.

Смешок раздался из ее груди, голова покачнулась, и на шею Доминика упали ее слезы. Эми закрыла рукой нос и рот, изо всех сил стараясь, чтобы не захлебнуться в рыданиях.

— Скажи, мы ведь стали друзьями? — почему-то спросила она, понимая, что это абсолютно не к месту. Ей стало так стыдно, так неловко, что слезы сами брызнули из глаз пуще прежнего. Их поток она уже не могла остановить. Слезы понеслись по щекам, смешивались с кровью Доминика.

Однако детектив беззлобно искренне рассмеялся. Слабо и как-то неумело.

— Да. Почему нет? Я, как видишь, вожу дружбу только с безумцами.

— Я правда очень хотела, чтобы ты выжил… — рыдания сотрясли ее тело. Эми всхлипывала, отчаяние сдавливало ее грудь. Но вдруг лица едва заметно коснулась почти обескровленная рука детектива. Он проникновенно заглянул ей в глаза, и в этом взгляде отражалось только спокойствие.

— Ты, главное, сама выживи, — тихо произнес Доминик, а потом его рука сползла с лица Эми и с глухим стуком ударилась о грязный пол.

Время пришло.

В комнате было сыро и холодно. Все вещи, что находились здесь, стали бесцветными, незначительными и будто исчезли из поля зрения. Кроме одного предмета. По центру комнаты, прямо напротив большого круглого окна, на истершихся досках стоял старый мольберт. Его хлипкие ножки слегка дрожали каждый раз, когда Эми прикладывала чуть больше усилий, чем надо, но упрямо стояли на месте.

Работа длилась долго — всю ночь, с того самого момента, как Эми пришла в квартиру на своих негнущихся от усталости ногах. Словно обезумев, она кинулась исполнять свою задумку, обратив внимание на кровь на руках только тогда, когда случайно замарала ей чистый лист бумаги, теперь покаявшийся в мусорном ведре. Ее пальцы не дрожали, когда она наспех отмывала кожу в раковине, ее глаза, застекленевшие, не видели ничего кроме кистей и красок, а разум, что пребывал весь путь до дома в неподвижно-ленивом мрачном состоянии, вдруг окончательно прояснился.

Чувства требовали выхода. И Эми, которая не знала в своей жизни отдушины, решила создать ее прямо сейчас. Но далеко не для того, чтобы почувствовать облегчение. Ей не нужна панацея. Впереди — перед глазами — маячила высшая, настоящая цель. Сейчас, с первыми солнечными лучами, которые через грязное стекло и плотный туман пробивались внутрь, она приобрела понятные очертания.

Еще один мазок кистью, и полотно готово. Холст, полностью закрашенный всеми оттенками черного, синего и серого, был рожден почти в полной темноте. Если у углов было больше светлых оттенков, то из центра на зрителя смотрела самая настоящая бездна, неподдельная, опасная и пугающая. Мелкие уверенные мазки заполняли абсолютно все пространство, не оставляя свободного места или даже рамки. Они стремились слезть с полотна, просочиться сквозь бумагу, измарать своими грязными разводами все, до чего могли дотронуться. Вихрь из темных цветов, переходящих друг в друга, будто обладал своей собственной жизнью и, казалось, отвратительно пульсировал.

Эми опустила подрагивающую руку, и кисть сама выпала из ослабевших пальцев. Послышался стук, а на полу появилось новое грязное непроглядно-черное пятно.

— Вот, — с замиранием сердца произнесла Эми, смотря на свою первую настоящую картину. — Это ты.

Пульсация с рисунка пробралась в голову. Тихая, едва заметная, она напоминала биение чужого сердца, которое эхом раздавалось в мозгу, уходила вниз, согревала кору черепа.

— Похож, — без тени сарказма ответил Итан. Он смотрел через ее глаза, и Эми чувствовала, как его липкий страх постепенно переходит в ледяное отчаяние. Итан знал, к чему стремится Эми. Он проходил через все это не раз, и мог разгадать ее мысли еще до того, как они полностью сформируются. — Ты должна все это прекратить. — без строгости и без малейшей веры в собственные слова произнес он, видимо просто не в силах смириться с чужими поступками.

— Нет.

— Вы никогда меня не слушаете.

Ей хотелось в очередной раз возразить. Она уже открыла рот, чтобы сказать, что слушает и слушала, но ведь это была ложь. Потому что в итоге Эми готовилась поступить так же, как и другие носители. Кошмар зиждился прямо вокруг нее, он замер в ожидании, когда же Эми соизволит открыть двери, что удерживает сокрытое в разуме человека безумие, когда примет все его грани, испытает на прочность свои возможности. Близость Кошмара пугала так, будто Эми стояла на шаткой доске, перекинутой через обрыв, где в самой сердцевине плескалась настолько непроглядная чернота, что голова начинала кружиться при одном взгляде на нее. Раньше Эми балансировала, пытаясь защитить свой разум, а теперь, познав потери на любой вкус и цвет и желая возвыситься над собой, готовилась разоварть его на части.

Да, верно. Это — не побег. Это — ради спасения.

ВСЕ РАДИ (ИЗ-ЗА) ТЕБЯ

— Я хочу все прекратить.

— Но зачем? — упорствовал завораживающий и притягательный в своей мрачности голос. — Разве ты не понимаешь, что любой, кто пытается войти в Кошмар, — мой враг?

— Я тебе не враг.

— Ты готовишься им стать.

Вдруг Эми отчетливо почувствовала напряжение в своих глазах. Итан хотел отвернуться от отвратительной темной картины, но не мог, прикованный к правде. И тем не менее его эмоции, которые доходили до Эми едва заметными отголосками, теперь распадались на части. Итан отстранился. С каждой секундой он становился все дальше и вскоре стал тем, кем был изначально — просто голосом.

— Я думал, мы понимаем друг друга. Иногда мне казалось, что мы одного вида, — глухо произнес Итан, тем не менее, не показывая разочарования. Все его слова были напитаны лишь густым сожалением и горестью, которая постепенно превращалась в равнодушие. — Но ключевое слово «казалось». Все же не зря я так и не доверился тебе до конца. Дать слабину в такой момент, когда моя мечта так близко, просто непростительно.

Должно быть, он улыбнулся своими невидимыми губами, потому что в последний раз, прежде чем его разум отдалился от нее, Эми ощутила на своих губах грустную ухылку. Она дотронулась пальцами до невозможно ледяных обескровленных губ, но лишь бессильно выдохнула.