Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

А я не способна решить. В следующий раз меня может не оказаться рядом. Или напротив, окажусь, но не будет колодца и счастливой случайности, а будет просто взрывная волна и железные осколки, от которых негде укрыться. Есть еще Настя, которая однажды в ненужное время появится в ненужном месте. Или удар направят против нее, убирая другого «опасного» ребенка. Магнус, выживший лишь благодаря своей нечеловеческой выносливости. Урфин — он точно погиб бы. Мой муж, который слишком многое терял, чтобы вынести еще одну потерю. Вот моя семья.

Йен же не собирается отступать, у него есть еще вопросы.

— Зачем?

Самой хотелось бы понять.

Политика. Власть. Идея. В какой именно момент перестает иметь значение, кто перед тобой? Не получится ли так, что однажды я сама перестану видеть границу?

В общем, в ушибленном теле добрые мысли не заводятся.

— Не все люди плохие…

Что я могу еще сказать? Наверное, он понимает, потому что подбирается ближе, ложится на живот, неловко подгибая загипсованную ногу, которая уже не болит, но раздражает — повязка большая, неудобная.

— Астя?

С пудреницей, чересчур большой для его рук, он управляется довольно ловко, пытается показать мне, но… я не хочу испугать дочь своим видом.

Они разговаривают.

Вернее, разговаривает всегда Настя, давно превратившая Йена в Яню, но он не возражает. Слушает. Не пытается перебить, но иногда все же отвечает. За ним интересно наблюдать. Он долго думает, морщит лоб, скребет пятерней гипс, глубоко вдыхает, решаясь открыть рот, и произносит слово. Иногда — два или три. И Настька смеется.

Если закрыть глаза, то можно представить, что она рядом. Например, вон в том кресле, которое будет для нее великовато, но Настена никогда не пугалась перспектив. Она заберется в кресло сугубо из принципа и сядет, выпрямив спину, повторяя чужую, подсмотренную позу. Руки на подлокотниках, подбородок задран выше носа… рыжие кучеряшки рассыпались по плечам.

Принцесса.

И Йен отдаст ей и кресло, и игрушки, к которым равнодушен, и все, что она попросит. Он слишком рыцарь, чтобы воевать с девчонкой. Я идеализирую? Возможно. У больных есть право на фантазии в розовых тонах.

…так и должно быть. Женщинам следует уступать.

…опять громко думала?

…да.

…не мешаю?

…ничуть.

Кайя складывает очередной лист, исписанный мелким почерком, вчетверо и отправляет в камин. Стопка бумаги на полу не становится меньше.

Их приносят каждый день. Жалобы. Прошения. Доносы, которые он просматривает лично, некоторые все же откладывая. Я знаю, что они в лучшем случае отправятся к Урфину, в худшем… Кайя слишком боится нас потерять, чтобы игнорировать малейший намек на угрозу.

Эти люди будут задержаны.

Допрошены.

И… если за ними нет вины, они не пострадают.

Всю нынешнюю неделю Кайя провел при нас. Опасность ушла, но он не способен больше доверять. Людям ли, замку, в котором слишком много скрытых опасностей, самому миру, готовому устроить несчастный случай, стоит лишь отвернуться.

Он пробовал еду, которую нам приносили, обнюхивал одежду, придирчиво перебирал цветы, что доставляли из оранжерей Гайара. Он потребовал убрать со стен гобелены, а с пола — ковер, который слишком близко находился к камину: достаточно искры, чтобы начался пожар. Он заставил снять колесообразный светильник, поскольку сомневался в прочности цепей, его поддерживавших. Исчезли узкие шкафы, чересчур неустойчивые с точки зрения Кайя. И старинные мечи, которые прежде висели в изголовье кровати. Но этого было недостаточно. Кайя мучительно воевал с собой, со своим желанием спрятать меня, которое не мог исполнить, подозреваю, исключительно потому, что во всем этом мире не видел места в достаточной степени надежного.

А сам мир не спешил идти навстречу его желаниям, но напротив, требовал участия в его, мира, неотложных делах. Ведь была война, пусть необъявленная, но затянувшаяся. Граница, прочерченная по валу, уже прозванному Зеленым. Бароны, желавшие немедленно выдвигаться в сторону Города, чтобы смять войска мятежников латным ударом… и мятежники, имевшие собственный взгляд на проблему. Были просто люди, оказавшиеся между двумя фронтами.

Был голод. Беженцы. И лето, что стремилось к закату.

Пушки, оставшиеся в стенах Города.

Уборка зерна.

И призрак чумы на восточном побережье.

Кайя приходилось возвращаться в эту войну, разбираясь во всем и сразу. Не имея сил оставить меня, он не имел возможности отвернуться от всех. И в комнате появляются шелковые ширмы, закрывающие меня от посторонних взглядов, но само мое присутствие раздражает баронов.

Дела государственные женщин не касаются.

Вот только Кайя плевать на их мнение. И всякий раз, когда порог переступает кто-то чужой, Кайя встает перед ширмой.

Вчерашний совет длился пять часов. Гайяр требовал выступить немедленно, поскольку очевидно, что грядущие переговоры не будут иметь исхода иного, нежели объявление войны. Он вообще не понимал, зачем было затевать эти переговоры, но подчинялся желанию Их Светлости.

Деграс, обычно немногословный, предлагал ждать осени.

— Месяц-другой — это немного, до дождей успеем, если с умом. А эти зерно снимут… и друг другу глотки порвут. Уже, небось, рвут, ищут виноватых. Слухами земля полнится…

…дело не в слухах, а в Юго и его списке.

Был ли в нем мэтр Шеннон, скончавшийся от внезапного приступа болотной лихорадки? Не сомневаюсь. Говорят, этот человек отличался лисьим умом и завидной хваткой.

…а мастер Визгард, выступавший народным обвинителем, повесился.

…был зарезан ревнивым любовником Голос Революции, некий Дюран, чье перо связно и ярко диктовало народную волю.

…а глава Комитета защиты общества отправился на площадь Возмездия, по обвинению в измене идеалам республики. Я знала далеко не все, но… им не нужен был Юго, чтобы приговорить кого-то. Справлялись сами.

Что же до баронов, то почему-то они принимали молчание Кайя за неспособность решить, и злились, спешили донести до его понимания собственную правоту, порой забывая о том, где находятся.

Я бы могла сказать, что решение давно уже принято.

Только кто меня спрашивал?

…я.

…ты не спрашивал. Ты решил.

Это не упрек, скорее поддержание беседы. И чтобы беседовать было удобнее, я переворачиваюсь на живот. И Кайя нервничает — мне рекомендовали лежать исключительно на спине, — хмурится, собирается что-то сказать, но молчит.

…говори уже.

Я не могу дотянуться до него рукой, но при этом касаюсь. Странно. И замечательно.