Хлеб по водам - Ирвин Шоу

Стрэнд пошел по направлению к деловой части города, мимо Центрального парка. В руках у него была небольшая сумка — ведь с утра он выписался из гостиницы. День выдался тихий и довольно теплый, бледное солнце просвечивало сквозь голые стволы деревьев, и они отбрасывали причудливые тени на побитую ранними морозами коричневую траву. И тут он вдруг испытал непривычное чувство свободы. У него нет никаких других забот, кроме как дожить до понедельника, до первых занятий, а сейчас он волен сколько угодно бродить по своему родному и любимому городу. Погода хорошая, вокруг с шумом носятся детишки, едут в парк пожилые велосипедисты в ярких костюмах, неспешно прогуливаются пары, выражение лиц — самое умиротворенное в предвкушении выходных и ленча. Ему только что сообщили: со здоровьем у него все в порядке или почти в порядке. Так что можно считать, столь уж вожделенной приманкой для смерти он в настоящее время не является. Нет, позднее она, конечно, может взять реванш, но пока, в этот солнечный светлый полдень в Нью-Йорке, особенно здесь, рядом с огромным и красивым парком, как-то не хотелось задумываться о грустном. Ему пришлось остановиться, чтобы пропустить целую армию детишек на лошадях — они восседали в седлах с такими уморительно-важными и торжественными лицами и свернули с центральной аллеи на боковую дорожку. Это зрелище лишь добавило хорошего настроения.

Стрэнд прошел по улице, где жила Джудит Квинлен, и подумал: интересно, дома ли она и если да, то чем сейчас занимается. Моет голову, слушает музыку, собирается пойти на концерт или дневной спектакль? Он все-таки прочитал письмо, которое она прислала ему, когда он выписался из больницы. «Пожалуйста, поправляйтесь, — писала Джудит. — И если вдруг что-то понадобится: какие-нибудь книги, человек, который может почитать их вам, или вы вдруг захотите узнать школьные сплетни, — пожалуйста, тут же дайте знать».

Он так и не ответил на ее письмо и теперь испытывал нечто похожее на угрызения совести. Он уже почти остановился, готовый свернуть на ее улицу, нажать на кнопку звонка. Но потом подумал, что, если собирается дойти до «Сарди» пешком, где его в час дня ждет встреча с Соломоном, времени на Джудит Квинлен просто нет. Стрэнд продолжал думать о ней и вдруг понял, что ему не хватает ее торопливых семенящих шажков рядом, как тогда, когда они возвращались вместе из школы и потом пили кофе в маленьких кофейнях и магазинчиках. Вспомнил, как однажды он заглянул к ней домой, она подала ему выпивку. Да, они тогда далеко зашли! Он даже покраснел при воспоминании о том, как она расстегнула ему рубашку и положила руку на грудь. Это будоражащее воспоминание заставило его улыбнуться, и молодая женщина, идущая навстречу, ответила веселой, приветливой улыбкой. Он галантно приподнял шляпу. Увидев это, она улыбнулась уже во весь рот, а Стрэнд продолжил свой путь, и в походке его появились живость и даже какая-то игривость. Дойдя до ресторана, где они должны были встретиться с Соломоном, он даже почувствовал нечто вроде сожаления, что назначил это свидание. В такой замечательный день, как сегодня, Стрэнду не хотелось обсуждать дела и поступки сына.

За ленчем Соломон не упомянул о Джимми ни словом. Расспрашивал о Лесли, Кэролайн, Элеонор и ее муже, участливо осведомился о здоровье Стрэнда, рассказал о каком-то своем друге, которому уже исполнилось шестьдесят и который перенес еще более тяжелый приступ, чем Стрэнд, а теперь играет ежедневно по три сета в теннис. В ответ на вопрос Стрэнда о загаре, Соломон объяснил, что совсем недавно вернулся из Калифорнии, где провел целую неделю, лежа на солнышке у бассейна в отеле «Беверли-Хиллз», где поселился в ожидании, когда некая рок-звезда примет окончательное решение насчет сотрудничества с его фирмой. Сделка в конечном счете не состоялась, зато остался загар, что хоть отчасти компенсировало затраченное время и деньги. Затем он вдруг стал серьезен и заговорил о Хейзене. Соломон, несомненно, был занят не меньше, чем доктор Принз, однако находил время прочесть газеты. Выяснилось, что он даже звонил Хейзену и спрашивал, может ли чем помочь — ведь у него тоже много влиятельных знакомых в Вашингтоне. Но Хейзен уверял, что эта история не стоит и выеденного яйца и что беспокоиться совершенно не о чем.

— А вот лично я вовсе в этом не уверен, — сказал Соломон Стрэнду. — Один мой друг работает в вашингтонском отделении ЮПИ;[46]так вот, он сказал, что какая-то каша там, наверху, все же заварилась, но подробностей он не знает. Знаете, меня не на шутку беспокоит Рассел. Ему нанесли удар в самое чувствительное место, затронули то, что составляет главный предмет его гордости — безупречную репутацию. До сих пор с ним не случалось ничего подобного, ему не приходилось отстаивать свою честь, а потому, боюсь, он может наделать ошибок и угодить в ловушку. Я пытался предложить ему обратиться к одному адвокату — он выручал меня и кое-каких моих друзей в самых щекотливых ситуациях. Ну, в делах, связанных с обвинением в плагиате, нарушении контракта, клевете и дискредитации, незаконном увольнении с работы, несоответствии доходов уплаченным налогам, в двойной бухгалтерии, шантаже, подкупе государственных чиновников. Короче, во всех делах, связанных с «изнаночной» стороной закона, который, увы, подчас трактуется очень вольно, что и заставляет вертеться колесики и винтики бизнеса. Но стоило мне упомянуть имя этого человека, как он презрительно фыркнул и сказал, что не желает пачкать руки, общаясь с этим стряпчим по темным делишкам. — Соломон удрученно покачал головой. — В одно прекрасное утро Хейзен может проснуться и узнать, что разорен, что он человек конченый и что, даже если дело не дойдет до суда, газеты выльют такие ушаты грязи, что ему уже никогда не отмыться. Пусть он и не сделал почти ничего противозаконного.

— Так вы все же считаете, он нарушил закон? — спросил Стрэнд.

Соломон улыбнулся и взглянул на него, как на наивного ребенка.

— Ах, Аллен, — пробормотал он, — вы же учитель истории. А история, как наша, так и мировая, просто не знает случаев, когда человек добился власти, богатства и могущества, не нарушив, хотя бы немного, тот или иной закон. И делал он это из гордости, чувства собственной правоты, исходя из религиозных убеждений, из желания самоутвердиться, противясь жесткой бюрократической системе. Господи, да по массе разных других причин! Скажите, разве это не так? Жена в шутку называет мой бизнес копями царя Соломона. Думаете, я хоть чего-то добился бы в нем, если бы ставил каждую точку над i?

— Так вы хотите сказать, министерство юстиции имеет полное право предъявить к нему претензии, да?

— Я просто предполагаю, что такое возможно, — мрачно ответил Соломон. — Если б вы могли уговорить Рассела прислушаться к моему совету, встретиться с тем адвокатом, о котором я говорил, вы бы сослужили ему добрую службу.

— Но он воспринимает меня как рассеянного профессора, книжного червя, не видящего дальше своего носа. Разве он меня послушает?

Соломон рассмеялся:

— Нет, конечно.

Им подали кофе, и Стрэнд заметил, что настроение Соломона внезапно изменилось и что он поглядывает на него теперь задумчиво и оценивающе, точно решая что-то.