Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

На многочисленных полках лежали дорогие, прекрасно сохранившиеся вещи. Передо мной висели процветающие 70-е во всем своем украшенном стеклярусом и вышивкой великолепии и ярких цветах. Я, кажется, узнала голубое с зеленым платье с прикрепленным к нему ожерельем из искусственных бриллиантов. Мне кажется, я вспомнила, как говорила когда-то: «Мамочка, оно такое красивое!» Я закрыла глаза и смотрела, как стройная фигурка кружилась и кружилась, а ее новое красивое, скроенное по косой платье развевалось у ее ног, словно великолепная бабочка. Это была она. Димпл Лакшмнан, моя мама.

Я осторожно сняла платье с вешалки и, стоя напротив зеркала в другом конце комнаты, приложила его к себе. У моей мамы был почти тот же размер, что и у меня. Я сняла свою рубашку и джинсы и легко надела через голову платье. Оно пахло нафталином, и я ощущала прохладу от его прикосновения к моей коже. Я тщательно разгладила на бедрах атласную ткань. Платье было красивое.

Смахнув пыль с мягкого кресла с подушечкой напротив туалетного столика, я села. Затем вытерла зеркало какой-то салфеткой и изучила набор косметики на длинной столешнице туалетного столика. Сняла крышечку с голубого футляра губной помады. Холодный розовый. Помада затхло пахла старым вазелином, но оказалась поразительно увлажненной. «Кристиан Диор» все-таки на высоте. Я выкрутила ее и накрасила губы. Затем нанесла немного блестящих ярко-синих теней, которые в 1970-е были последним криком моды. Я стояла у зеркала, и в лучах солнца на меня смотрела нелепо выглядящая женщина с яркими синими тенями и накрашенными губами. Мне было грустно. Настолько необъяснимо грустно, что я задернула шторы и безразлично упала на пыльную кровать. И тут я поняла, что с закрытыми занавесками комнату наполняла совершенно другая атмосфера. Ко мне снова возвращалось то же ощущение дружеского присутствия. И когда я смотрела на свое отражение в зеркале в другом конце комнаты, я видела женщину с картины на первом этаже. В этом полумраке я выглядела красивой, такой же красивой, какой была моя мама. И, по большому счету, я не была похожа на отца. Я пристально смотрела, довольная собственным видом, пока вместо своего отражения не увидела в зеркале сцену из прошлого.

Мама была внизу, на ней было это самое платье. Она собиралась на вечеринку. Я отчетливо видела гостиную в романском стиле с ее прекрасными цветочными композициями и большими, полными фруктов хрустальными чашами, черным полом, хрустальными люстрами, лампами, перилами, кремовой кушеткой в викторианском стиле, обеденным столом из красного дерева, уютным уголком с большими диванами — все начищенное и новое, без пыли, грязи или птичьего помета. И это было великолепно. Мама ждала возвращения папы с работы, красиво расставляла цветы на обеденном столе и тихо плакала.

Лоскуток, лоскуток, еще лоскуток резала она ножницами. Она делала украшение для обеденного стола. Кроваво-красные розы хорошо сочетались с цветами Лапа Кенгуру.

— Почему ты плачешь, мамочка?

Воспоминания стали расплывчатыми, и я видела в отражении, что во мне произошли какие-то неуловимые изменения. Я спустилась вниз в мамином платье. Я не только выглядела по-другому, я и чувствовала себя иначе. Атмосфера была тихой и спокойной, и я ощущала себя дома, но за окном становилось темно, а в доме не было ни электричества, ни газа. Я заметила две статуи темнокожих мальчиков из черного дерева по обе стороны лестницы, покрытые пылью и паутиной, каждый из них держал в руках канделябр, и стала разыскивать по всей кухне хоть какие-то свечи.

Холодильник был пуст, но в шкафах много консервов. Пакеты с лапшой быстрого приготовления, банки с сухим молоком, консервированные сардины, опрокинутые крысами пустые коробки от круп и много-много банок маринованного манго домашнего приготовления. В другом шкафчике была бутыль с диким медом, разделившимся на твердую основу тусклого золотого цвета и густую темно-коричневую жидкость. Я нашла свечи. Потом заметила связку ключей. Один из них подходил к двери черного хода. Я с силой толкнула дверь, она раскрылась, и в комнату ворвался наступающий вечер. Солнце уже село за высокую стену из красного кирпича, окружавшую сад. Я вышла в темноту сумерек и пошла по короткой, выложенной камнем дорожке, почти полностью заросшей с обеих сторон дикой травой. В саду было тихо. Неправдоподобно тихо. Шум дороги казался таким далеким, а приближающаяся ночь только начинала одевать деревья и землю в приглушенные пурпурные тона. Благодаря запустению и полному уединению за высокой кирпичной стеной, я почувствовала необыкновенное удовольствие, будто оставила мир по ту ее сторону и открыла сказочную страну.

Что же еще назвать раем, как не этот сад за стеной?

Я прошла мимо небольшой овощной грядки, давно заросшей буйными травами и широколистыми сорняками. Подобно каркасу вигвама краснокожих индейцев, в землю были воткнуты по кругу и связаны наверху палки, окрашенные дождями и солнцем в тусклый цвет бересты. Когда-то по ним направляли рост вьющихся растений в этом огороде. Теперь верхушка каждого такого вигвама была усыпана розовато-лиловыми и серыми улитками, прилипшими друг к другу группками и довольными тем, что они могли оставаться в неподвижности высоко над бунтом дикой растительности. Ближе к кирпичной стене цветки на дереве манго вот-вот собирались превратиться в маленькие зеленые плоды. Твердые бледно-зеленые узлы низко свисали гроздьями. На дереве висел изорванный гамак. Я помнила этот гамак, еще совсем новый, а в нем кто-то медленно покачивался в неясной тени дерева. Мягкий ветер донес до меня тихий смех: «Я обгоню тебя».

Я обернулась, но никого не увидела. Выложенная камнем дорожка вдруг исчезла, и я очутилась на пружинистом мхе. Слева был заросший кустарником маленький пруд, из которого появилась покрытая мхом статуя Нептуна. Возле нее зацвел маленький куст, и одинокий розовато-белый цветок, почти такой же величины, как капуста, тяжело свешивался с ветки. Я наклонилась совсем близко, чтобы понюхать цветок, и снова — мимолетное видение: я склоняюсь над прудом и вижу в отражении чистых вод чужое лицо. Улыбающееся, темное треугольное лицо. Видение ушло так же быстро, как и появилось. Пруд теперь был совсем спокойным. Коричневая пятнистая жаба подозрительно смотрела на меня. Я пошла дальше по саду.

В конце сада была почти полностью скрытая вьющимися растениями маленькая деревянная хижина. На крыше под широкими блестящими сердцевидными листьями плюща пряталась еще не отпавшая оранжевая черепица. Листья почти закрыли дверной проем и грозили даже обвалить крышу под огромной тяжестью обильно разросшегося растения. Я немного отодвинула листья, самовольно занявшие всю дверь, и заглянула внутрь. В полумраке я увидела стол и стул, которые выглядели как маленькая кроватка и деревянная скамеечка. Войти внутрь я не решилась. Там могли быть змеи.

Мне показалось, что я увидела блеск золота на пальце и, кажется, в глубине промелькнуло то самое широко улыбающееся треугольное лицо, которое я видела тогда в отражении на пруду.

Лицо было старым, а глаза — добрыми. В этом лице было что-то запоминающееся, темно-зеленая татуировка в виде мелких точек и ромбов, которая начиналась на лбу от середины каждой брови и спускалась, будто созвездие, к вискам и на высокие скулы. Неудержимо хихикал ребенок. Пожилая женщина с татуировкой щекотала ей живот. Я старалась рассмотреть в полумраке еще что-нибудь, но больше ничего не двигалось. Пожилая женщина с золотым кольцом и хихикающая девочка, должно быть, были сделаны из печенья к чаю, потому что они испарились в темной пыльной хижине именно так, будто крошки печенья, попавшие в кружку чая. Уже совсем стемнело. Я поднялась и медленно вернулась по своим следам мимо пруда. Лицо с татуировкой. Кто была эта женщина? Вдруг я поняла. Это же Аму! Дорогая, любимая Аму.