Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

– И что потом? – скептически спросил мужчина рядом с ним, грузный чернокожий со шрамом на подбородке.

– Если мы заставим его отрицать интрижку под присягой, – объяснил Фреман со злой улыбкой, – то он нарушит свою присягу. Тогда мы выступим с доказательствами и сломаем ему шею, когда захотим.

– С каких это пор американский президент клянется, что не будет иметь интрижек? – прорычал его сосед.

Фреман презрительно поднял брови.

– Под присягой президент клянется соблюдать законы США. Вы хотите поспорить со мной, является ли ложная присяга нарушением закона?

– Момент! – Маккейн поднял руку. – Я не хочу свержения президента. Я хочу лишь отвлечь его, чтобы он занялся другими делами.

Фреман нетерпеливо кивнул.

– Это ясно. Это мы сделаем. Но я полагаю, не будет лишним, если вы сможете ему позвонить и попросить о той или иной любезности?

* * *

Джон проснулся необычно рано, и когда поднялся на палубу, там пахло дымом. Он посмотрел в небо, оно было затянуто серой, нездоровой, угрожающей пеленой: не облаками, а дымом.

Все тенты на борту были скатаны. Но уже предчувствовалась дневная жара, которая их ожидала.

Он поднялся на верхнюю, солнечную палубу, сел за еще не накрытый стол для завтрака и разглядывал ландшафт, такой великолепный, будто они заново обрели потерянный рай.

Через некоторое время по трапу поднялся Бенино. Он нерадостно улыбнулся, увидев Джона.

– Magandang umaga ро, Ginoong Fontanelli, – сказал он, садясь рядом.

– И вам доброе утро, Ginoong Татад, – ответил Джон. Он указал на пустой стол: – Вы что-нибудь замечаете?

– Он не накрыт.

– Для этого еще рано. Я о другом.

Филиппинец уставился на столешницу, отчаянно ища ответ.

– Он серый, – подсказал Джон. – А должен быть белый. – Он провел ладонью по столу и показал ему. Ладонь почернела. – Сажа от лесных пожаров в Индонезии.

Бенино посмотрел на его руку, потом на след, оставленный на деревянной, со специальным покрытием, столешнице.

– Это ужасно, – сказал он наконец.

– Да? Кажется, положение обостряется. – Джон достал из кармана платок и вытер руку. – Я, кстати, собирался сегодня еще раз съездить на остров и поговорить с людьми в деревне. Кое-что так и осталось для меня неясным.

Весть о том, что снова приехали люди, которые застукали Педро и Франциско за динамитным ловом и не заявили на них, молниеносно облетела деревню, и что они раздают десятидолларовые банкноты, настоящие американские доллары, тоже не долго продержалось в тайне. Вскоре гости сидели в окружении всех тех, кто сегодня не вышел в море – кто из-за отсутствия лодки, кто оттого, что больше не годился для работы рыбака, – и расспрашивали о разном, о деревне, есть ли телефон, где покупают продукты, которые не выращивают или не добывают сами, и где продают свою рыбу. Они рассказали им о Туайе и тамошнем рынке, где они покупают рис и кокосовое масло, о скупщике рыбы с его холодильником и что в Туайе есть не только телефон, но и настоящая почта, а еще есть правление, доктор и церковь.

– Спросите их, кто продает им динамит, – сказал Джон Бенино.

Внезапно улыбки застыли на их лицах, глаза спрятались, один пошел прочь, не дожидаясь долларов. Джону и перевода не потребовалось, чтобы понять, что это вопрос нежелательный.

– Скажите, что мы их не выдадим. Что мы не имеем никакого отношения к полиции.

– Это я им уже говорил, – ответил Бенино.

Джон сжал губы и раздумывал.

– Понимаете, Бенино, должен быть кто-то, получающий от всего происходящего выгоду. Должен быть кто-то, заинтересованный в том, чтобы все оставалось как есть. И должен быть кто-то, заботящийся о том, чтобы все оставалось как есть. Я хочу лишь понять, кто это, и больше ничего. Мы здесь находимся на самом краю паутины, и я хочу только найти паука. Скажите им это. – Он свернул пачку долларов и у всех на виду сунул их в карман. – Скажите им также, что мы уедем в другую деревню, если не узнаем здесь то, что хотим.

Это постепенно развязало им языки. Динамит им продает скупщик рыбы. Он же продает им бензин – для лодок с маленьким мотором, чтобы они могли выезжать подальше в море, где еще есть рыба. Бензин на один выезд стоит пять песо, но этих пяти песо у них нет. Скупщик дает им взаймы, но вернуть ему они должны уже восемь песо.

– Ничего себе, – сказал Джон. – Ссуда под шестьдесят процентов.

Большинство рыбаков были ему должны, и со временем долги не уменьшались, а только нарастали. Как-то не получается расплатиться, печально говорили они. Без динамита об этом и думать нечего. Есть еще несколько тайных мест, далеко в море – собственно, слишком далеко для их лодчонок, – где еще можно поймать рыбу, которая заслуживает этого наименования, иногда даже lapu-lapu, благороднейшую рыбу Филиппин, которая приносит хорошие деньги. Но и это означает только то, что скупщик зачеркнет одну цифру в своей черной тетрадке и напишет другую, но все равно приходится брать у него кредит, чтобы купить рис.

– И сколько таких скупщиков? – спросил Джон.

В Туайе он всего один. Его зовут Джозеф Балабаган. С Джозефом Балабаганом портить отношения нельзя.

– Значит, цену назначает он, – понимающе кивнул Джон, – и рыбакам ничего другого не остается, как соглашаться. Они все от него зависят.

Один из мужчин, с крюком вместо правой руки, рассказал, как он пытался расплатиться с долгами. Он выходил в море в ранние утренние сумерки и работал до темноты, пока держали ноги. Он вытянул свою правую руку, всю в шрамах, с ужасной культей на конце. Это случилось вечером. Он так устал, что смыкались глаза, и просчитался, опоздал бросить динамит.

– Моя красивая рука, – добавил он на чуждом для его языка английском, и хотя он улыбался, как все они тут постоянно улыбались, в глазах его блестели слезы.

Джон смущенно смотрел на него, пытаясь представить, что это значит – потерять руку, и не мог.

– И как вы живете теперь? – тихо спросил он.

Рыбак опустил глаза, глядя на циновку, на которой они сидели, и у его рта внезапно появились жесткие черты.

– Дочь шлет деньги. Она работает нянькой в Гонконге, – перевел Бенино.

– Нянькой? – удивился Джон.

Бенино пристыженно откашлялся.

– Проституткой, наверное, – тихо объяснил он.

– Ясно. – Джон оглядел темнокожих инвалидов, сидящих вокруг с мягкими улыбками, но печальными глазами, и ему показалось, как в горячечном бреду, что за каждым из них разверзлась пропасть беды, страдания и нужды, зияющий провал, откуда наверх пробивались лишь крики да запах крови. Это видение длилось одно мгновение, но у него мороз прошел по коже при виде пальм, моря и деревни, которая на первый взгляд казалась идиллией. Эта тропическая декорация показалась ему кулисой, маскирующей ужасные тайны – как цветы, растущие на братских могилах.