Высота в милю - Лиз Томфорд

это не срабатывает. Девушка выглядит так, будто находится на грани срыва.

Я не свожу глаз с моей девочки, пока Стиви идет по коридору к лифту. Она опускает голову, нажимая на кнопку, но как только вижу, что она начинает вздрагивать, я делаю несколько быстрых шагов и притягиваю ее к своей груди.

— Ви, иди сюда.

Ее отчаянный плачь — это самое болезненное, что я когда-либо слышал, зная, что это из-за меня. Ей больно, потому что она со мной. Люди думают, что имеют право говорить о ней гадости, потому что она со мной.

Отстранив ее лицо от своей груди, я глажу ее по щекам, большими пальцами вытирая свежие слезы из-под опухших глаз. Ее брови сведены вместе, когда девушка тяжело сглатывает, и полное поражение на ее лице, наполняет мою грудь чувством вины.

Как мне умолять ее не слушать их? Как напомнить ей, что единственное мнение человека, которое должно иметь значение, ее собственное?

Лифт останавливается на моем этаже, а слова застревают у меня в горле.

«Мне очень жаль».

«Пожалуйста, не слушай их».

«Кому какое дело до того, что о тебе говорят другие?»

Но эти слова не выходят. Они кажутся лицемерными, потому что я должен напоминать себе о том же. Неприятные комментарии в интернете касаются не только Стиви. Они касаются и меня. И мне не менее трудно напомнить себе, что единственное мнение обо мне, которое имеет значение, это мнение самых близких людей в моей жизни.

Стиви входит в лифт лицом ко мне. Часть меня хочет протянуть руки и не дать дверям закрыться. Вытащить девушку оттуда и заставить поговорить со мной. Убедиться, что Стиви знает, насколько она важна. Заверить ее, что она достойна. Но в то же время она попросила побыть наедине.

Я остаюсь неподвижным за порогом, когда металлические двери начинают закрываться. Стиви на мгновение остается стоять во весь рост, затем откидывается на стену позади, закрывая лицо руками, как раз в тот момент, когда двери лифта закрываются.

Когда возвращаюсь в свою квартиру, у меня в горле стоит чувство вины. Мои глаза горят от того, что я вижу ее такой. Я и раньше видел, как моей девочке причиняли боль, но сейчас все по-другому. Она столь же уверена в себе, сколь и неуверенна. Все зависит от дня, момента, людей, которыми она себя окружает. Но сейчас, в этот момент, неуверенность ломает ее так, как никогда раньше.

Скулеж Рози усиливает боль, пока мы стоим у окна и смотрим, как Стиви спокойно переходит улицу, словно ни о чем не беспокоясь.

Гнев начинает нарастать, отвлекая от всепоглощающего беспокойства. Это такая же вина Рича, как и моя. Если бы он ответил на мой гребаный звонок вчера вечером и сделал то, за что я ему плачу, то мы бы не оказались в этой ситуации.

Хватаю телефон, собираясь позвонить, и в сотый раз за сегодня попасть на его голосовую почту, когда обнаруживаю, что меня ждет сообщение.

Рич: Позвони мне. Сейчас.

Рози свернулась калачиком на диване и смотрит на меня, как будто чувствует, что что-то не так, пока я мечусь по гостиной. Прижимая телефон к уху, я жду, пока Рич ответит.

— Зандерс, что, блядь, происходит?

— Я могу спросить тебя о том же, черт возьми! Где ты был всю ночь?

— Не смей кричать на меня, когда это ты облажался.

— Я облажался? — я снисходительно смеюсь. — Если бы не этот дерьмовый имидж, который ты заставлял меня создавать все эти годы, я бы не оказался в этой передряге. Людям было бы насрать на то, что у меня есть девушка. Ты хоть понимаешь, как это чертовски странно? Я единственный парень в лиге, который попадает в заголовки газет из-за того, что у него есть гребаная подружка.

— Этот дерьмовый имидж сделал тебе миллионы долларов. А потом еще миллионы сверху. И ты наслаждался каждой секундой в процессе. Не лги, Зандерс. У тебя это не очень хорошо получается.

— Я хочу все бросить. Не хочу больше этим заниматься. Я хочу спокойно жить своей жизнью и играть в хоккей.

— Ты не понимаешь, да? Нет никакого выхода. Это то, кем ты являешься для хоккейного мира. Это то, чего хотят люди.

— Все может измениться. Фанаты могут изменить свое мнение. Я изменился. Если я не трахаю каждую ночь новую девушку и не ввязываюсь в драки при каждом удобном случае, это не значит, что люди не хотят смотреть, как я играю.

— Уверен в этом? Ты читал комментарии в интернете? Ленты пестрят комментариями о тебе. И поверь мне, Зандерс, это не так просто, как ты думаешь. Ты продаешь бренд, стиль жизни. Они хотят ЭЗа. То, что ты вкладываешь в хоккей, это больше, чем просто шестьдесят минут на льду. Ты привносишь свою индивидуальность. Кого-то, через кого фанаты могут жить виртуально. Люди платят деньги, чтобы поддержать тебя, потому что могут прийти посмотреть, как ты крушишь соперников на льду каждую игру, а затем уходишь с новой цыпочкой под руку, и при этом зарабатываешь бешеные деньги. Им нравится смотреть, как ты выставляешь это напоказ. Затем они возвращаются домой к своей унылой жизни, мечтая о том, чтобы оказаться на твоем месте. Никому нет дела до того, что у тебя есть девушка. Они просто не хотят, чтобы ты лишал их фантазии.

— Это не моя ответственность.

— О, нет, твоя! Это буквально часть твоей работы. Ты зарабатываешь те деньги, которые зарабатываешь, благодаря этому.

— Ты действительно думаешь, что «Чикаго» не подпишет со мной контракт из-за нескольких комментариев в интернете? Это чушь.

— Ты их читал? Если думаешь, что «Чикаго», который, кстати, уже близок к тому, чтобы максимально увеличить свой бюджет на следующий сезон, не будет учитывать мнение болельщиков, которые финансово поддерживают их, то ты ошибаешься. «Чикаго» ожидает, что ты будешь играть грязно, устраивать шумиху и заполнять трибуны фанатами, жаждущими увидеть придурка из таблоидов. И это больше, чем несколько комментариев. Их десятки тысяч, Зандерс. Это нехорошо.

Читал ли я их? Несколько, но меня больше волновали те, что касались Стиви, чем