Сага о Вортинге - Орсон Скотт Кард

— На каком?

— Если они все-таки разрешат тебе встретиться с ним, о повторной встрече ты просить не будешь.

— Обещаю. Мне нужно увидеться с ним всего один раз.

— Я сделаю все возможное.

Грей отключился. Герман отошел от телефона. По аппарату он мог связаться только с офисом Грея. Звонить куда-либо еще ему не позволялось. Дверь была заперта снаружи.

А доступ его компьютера к Международным Играм был аннулирован.

Прошел всего час, когда позвонил Грей.

— Ну? — взволнованно спросил Герман.

— Они согласны.

— Так соедини меня с ним, — рявкнул Герман.

— Я пробовал. Это невозможно.

— Как это невозможно?! Он придет на встречу! Я в этом уверен!

— Он принял сомек, Герман. Лег в сон спустя несколько дней после того, как уничтожил…, в общем, сразу после игры. Его не будет три года.

Всхлипнув, Герман отсоединился.

Потребовалось пять лет тщательного лечения и ухода — целых пять лет без сомека, — прежде чем Герман наконец признал, что его боязнь Дуна ненормальна и что на самом деле Дун никогда не говорил об уничтожении Империи.

Вообще-то Герман давным-давно сделал это признание, стоило ему понять, чего именно хотят от него доктора. Но машины ему обмануть не удалось. И только когда сами приборы доложили лечащим врачам, что Герман не лжет и не притворяется, невропатологи в конце концов объявили об успешном исходе лечения, и служащие Грея (сам Грей в те время был под сомеком) возвратили Герману право распоряжаться собственным имуществом. Герман сразу отписал его обратно и принял сомек, надеясь нагнать годы сна, которые упустил, пока доктора лечили его от безумных иллюзий.

Минуло целое столетие, прежде чем совпало время пробуждения Дуна и Германа. Сначала Герман даже не пытался отыскать Дуна — лечение отбило у него всякий интерес к внуку. Воспоминания о том случае, который в корне изменил его жизнь, больше не вызывали у него ни страха, ни ярости. Но постепенно он вновь начал интересоваться прошлым и поднял на свет записи знаменитой игры. По ее материалам было написано множество книг — история взлета и падения Италии Нубера рассматривалась по меньшей мере двумя тысячами ученых. Подойдя к структуре игры с философской точки зрения, он сумел заново воспроизвести разрушение Италии. Тогда-то и проснулось в нем давнее желание повидаться с противником и внуком. После игры они ведь так и не встречались — доктора заставили Германа искренне поверить в это.

Но когда Герман попытался выяснить в Сонных Залах график пробуждений Абнера Дуна, ему сообщили, что это государственная тайна. Такая секретность могла означать только одно: Дун Спал больше десяти лет, что было официальным максимумом, а в бодрствующем состоянии проводил меньше двух месяцев, что являлось официальным минимумом. Это означало, что он обладал такой властью, которая даже не снилась остальным правительственным чиновникам. И это только усилило желание Германа встретиться с ним.

Когда ему исполнилось семьдесят лет, его мечта наконец осуществилась. Прошли столетия, в историю Империи вписывались новые главы, а Герман внимательно отслеживал все происходящее. Он одолел все исторические труды, доступные компьютеру — причем интересовала его не только Империя. Он сам не знал, что ищет, зато был абсолютно уверен, что искомого так и не нашел. И вдруг в один прекрасный день на его запрос в Сонные Залы пришел ответ, что Абнер Дун проснулся. Ему не сообщили, сколько Дун проведет наверху и когда он собирается снова принять сомек, да его это и не интересовало. Герман заслал Дуну записку, и, к его великому удивлению, Дун ответил, что встретится с ним. Не только встретится, но лично навестит.

Потянулись долгие, мучительные часы. Герман никак не мог понять, почему же ему так хочется повидаться с Дуном. Отеческие чувства здесь ни при чем, решил Герман.

Семья ничего для него не значила. Это было желание великого игрока поближе познакомиться с человеком, который разгромил его, вот и все. Наполеон, к примеру, незадолго до смерти изъявлял желание поговорить с Веллингтоном. Гитлера съедала безумная мечта увидеться с Рузвельтом. А Юлий Цезарь, истекая кровью, жаждал побеседовать с Брутом.

Что кроется в уме человека, уничтожившего тебя? Этот вопрос грыз Германа долгие годы, и вот теперь он гадал, узнает ли он заветный ответ. Кроме того, это ведь последний его шанс. Пять лет усиленной терапии дорого стоили Герману, и он чувствовал — такое чувство предвидения доступно некоторым, — что смерть ждет за углом. Сомек лишь откладывал ее на время, но подлинное бессмертие он подарить не мог.

— Дедушка, — раздался мягкий голос, и Герман резко проснулся. Он что, задремал? Не важно. Перед ним стоял невысокий, склонный к полноте мужчина, в котором он узнал своего внука. Он поразился, насколько тот молод.

Ничуть не постарел с тех пор, как они скрестили мечи, а ведь это случилось много-много лет назад.

— Мой легендарный противник, — промолвил Герман, протягивая руку.

Дун в ответ протянул свою, но вместо пожатия лишь провел пальцами по коже Германа.

— Даже сомек не вечен, да? — спросил он, и печаль в его глазах поведала Герману, что не он один понимает: за обещанием вечной жизни, дарованным сомеком, на самом деле таится та же смерть.

— Зачем ты хотел увидеться со мной? — спросил Дун.

Тяжелые, необъяснимые слезы медленно покатились из стареющих глаз Германа.

— Не знаю, — ответил он. — Я просто хотел узнать, как у тебя дела.

— Все хорошо, — произнес Дун. — За последние несколько веков мой департамент колонизировал дюжины миров. Враг бежит — мы намного превосходим его численностью, и ему не совладать с нами. Империя разрастается.

— Я так рад. Рад, что Империя растет. Возводить империи — это замечательно. — Вдруг без всякой связи он добавил:

— А я ведь тоже как-то раз построил империю.

— Знаю, — кивнул Дун. — А я ее разрушил.

— Да-да, — вспомнил Герман. — Вот зачем я хотел повидаться с тобой.

Дун кивнул в ожидании вопроса.

— Я вот все думал… Я хотел знать, почему ты избрал именно меня. Почему решил сделать это. Может, ты уже объяснял это мне, но я не помню. Память не та, что прежде.

Дун улыбнулся и взял руку старика.

— Человеческая память несовершенна, дедушка. Я избрал тебя, потому что ты был самым великим из всех. Избрал потому, что ты был самой высокой горой, которую я мог покорить.

— Но зачем…, почему ты все разрушил? Почему не построил другую империю, раз хотел посоперничать со мной?

«Вот он вопрос. Да, тот самый вопрос, который я мечтал задать», — решил Герман. Он почувствовал удовлетворение — хотя одновременно в нем зародилось непонятное сомнение. Разве он уже