Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон

— Полчаса?

— Ну, может быть, поменьше.

— Он приехал на фургоне?

— Нет, никакого фургона с ним не было.

— Вы на полчаса оставили его одного в кабинете?

— Нет. В кабинете — только минут на пятнадцать.

Я показал ей фотографию Лоуренсу Гонсалвеша.

— Взгляните, это он?

Она вгляделась в фотографию, и лицо ее выразило изумление.

— Он поседел, — сказала она, — но это он.

По Маржинал мы проехали к тюрьме Кашиаш и припарковались под пристальными и любопытными взглядами нескольких человек в тюремных робах, следивших за нами из-за решеток.

Мы расположились в комнате для свиданий, и охранник привел заключенного. Тюремный режим не слишком изменил внешность Мигела Родригеша. Правда, он сбросил килограммов пятнадцать, и лицо его было грустным, а взгляд тусклым. И конечно, он утратил лоск и элегантность.

— Если вы насчет той истории с генералом Машаду, — не садясь, предупредил он, — то говорить без адвоката я не буду.

— Это все дела испанские, — сказал я, — а мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться с некоторыми датами.

— Теперь даты для меня значения уже не имеют, — отозвался он.

— Эта сможет вам помочь.

— Или не сможет, — сказал он.

— Было ли вам известно, что в течение девяти месяцев и до вашего ареста за вами велась слежка?

— Полицейскими?

— Нет, частным детективом.

— Кто его нанял?

— К этому мы еще вернемся.

— Ну, — задумчиво протянул он, — могу сказать, инспектор, что ни о какой слежке я не знал.

— У вас два офиса. Один над банком, на верхнем этаже здания на Ларгу-де-Дона-Эштефанья, а другой — на Руа-ду-Оуру.

— Да, верно.

— Пять месяцев назад вы обычно старались проводить послеобеденное время пятницы в Байше. По какой причине?

— К концу недели хотелось уединения.

— Означает ли это, что вы приглашали туда женщин?

— Я ожидал вопросов о датах.

— К ним мы вскоре подойдем.

— Жорже Рапозу посылал мне в офис девочек.

— А что заставило вас посещать пансион «Нуну»?

— Скука, — отвечал он. — А в пансионе дело было налажено.

— Вы приглашали женщин всегда исключительно на Руа-ду-Оуру?

— Это была моя личная контора. Без секретарей. Если требовалось подписать бумаги, секретарь доставляла мне их туда. По пятницам это было мое рабочее место.

— И оно всегда являлось таковым?

Последовала продолжительная пауза.

— С тех пор, как погиб мой брат, — сказал Родригеш. — Офис принадлежал ему. Я не захотел освобождать его. Занял офис сам и…

— Когда все это происходило?

— Он погиб в первый день тысяча девятьсот восемьдесят второго года, — сказал Родригеш, и лицо его, и без того печальное, посерело. — Вскоре после этого все и началось.

— Что именно?

— Девушки. При Педру ничего подобного я не делал.

— Кто был юристом компании в это время?

— Юристом? — переспросил он, по-видимому удивленный. — Юристом был Акилину Оливейра. Он еще у моего отца работал, до революции.

— И что с ним стало?

Мигел Родригеш недоуменно заморгал.

— Не знаю. Не понимаю, почему вы спрашиваете.

— Он ведь больше не работает у вас?

— Нет, он уволился уже давно.

— Уволился?

— Да, прекратил работать в компании. Тогда, помнится, мы переживали трудный период, и я просил его остаться. Но он не захотел. Сказал, что у него молодая жена и он не может позволить себе остаток дней прожить загруженным работой. Я вынужден был смириться.

— Вы были знакомы с его женой?

— Нет, никогда.

— Вы не присутствовали на их свадьбе?

— У нас были не те отношения.

— И вы ее ни разу не видели?

— Если и видел, то не помню.

— Итак, с начала тысяча девятьсот восемьдесят второго года вы стали приглашать девушек в ваш офис на Руа-ду-Оуру. Запомнился вам кто-нибудь из них в первые месяцы?

— В этом смысле я очень странный человек, инспектор. Возможно, это своего рода отклонение. Я очень возбуждаюсь в предвкушении акта, а потом сникаю. И происшедшее стирается из памяти. Если девушка приходит ко мне раза три-четыре, вот тогда я еще, может быть, ее запомню.

— Все девушки у вас были блондинками?

Он нахмурился, но не от усилия вспомнить, а словно оценивая новую информацию.

— В то время — да, похоже, что все они были светловолосые. Я никогда специально не оговаривал этого, но так получалось.

— В те первые месяцы тысяча девятьсот восемьдесят второго года, когда вы стали приглашать в офис девиц, запомнился ли вам случай, когда с кем-нибудь из них вы были грубы?

— Груб?

Я вынул фотографию Терезы Оливейры. Она была снята лежащей; крашеные светлые волосы, уже не очень молодая и, конечно, не такая свеженькая, какой была в двадцать один год. Она казалась спящей. Я подвинул фотографию поближе к Мигелу Родригешу. Он взглянул на нее, но в руки не взял.

— Я не подлавливаю вас, — сказал я. — Вам тут ничего не будет вменено. Эта женщина недавно умерла. Вспомните, бывала она у вас в вашем офисе в Байше и не были ли вы с ней грубы, принуждая к сексу?

— Не помню, — сказал он. — Ей-богу, не помню. Это было тяжелое время для меня. Я потерял брата и всю его семью. Это было ужасно.

— Ваша секретарша в банке — она все еще работает?

Он пожал плечами с некоторым раздражением.

— В тысяча девятьсот восемьдесят втором году она с вами работала?

— Да. Но послушайте, инспектор, кто эта женщина? — спросил он, постукивая по фотографии на столе.

— Это вас надо спросить, — ответил я.

Мы оставили Мигела Родригеша в полном смятении. Когда его уводили, он продолжал закидывать нас вопросами. Почему за ним была организована слежка, он знал еще меньше нашего. Вернувшись в Лиссабон, мы прямиком направились в «Банку де Осеану и Роша». В скоростном стеклянном лифте взлетели на верхний этаж. Там было пусто. Большинство сотрудников уже были уволены. Тех же, кто в банке занимал ключевые должности, ежедневно вызывали на допросы члены правительственной следственной группы. Чтобы побеседовать с секретаршей Мигела Родригеша, нам пришлось ждать полчаса. Ей было под пятьдесят, она носила очки и производила впечатление толкового работника. От переживаний последних дней вокруг рта у нее пролегли морщины, что придавало ей вид строгий и недовольный. По-видимому, о компании, в которой она работала, она знала все, что можно было знать. Мое лицо ей было знакомо из газет, и, увидев меня, она поджала губы.