Корабли идут на бастионы - Марианна Яхонтова

– Сударь, – холодно ответил Ушаков, не повышая голоса, – я сказал лишь то, что хотел сказать. Не больше и не меньше.

Гамильтон спохватился. Ласково похлопывая Нельсона по руке, он послал Ушакову примирительную улыбку.

– Русский язык так сложен, господин адмирал…

Он заглянул в мрачный глаз Нельсона и многозначительно проговорил по-английски:

– Пожелание господина адмирала предельно ясно, мой друг. Господин адмирал хочет скорого успеха нашему оружию.

Нельсон, казалось, успокоился.

– По мнению моему, решительные действия против Мальты весьма желательны, но, к сожалению, корабли моей эскадры сейчас разбросаны в различных местах, – начал пространно объяснять он. – Я приказал некоторым из них следовать в порт Магон для исправлений, а остальным идти в Гибралтар на случай новых попыток неприятеля проникнуть через пролив.

– А португальская эскадра адмирала Кита? – спросил Ушаков.

Нельсон отодвинул тарелку с нетронутой перепелкой.

– Эскадра адмирала Кита? – переспросил он, собираясь с мыслями и подыскивая ответ. – Ей прислано повеление возвратиться в Португалию для исправления!

– Следовательно, вы прекращаете блокаду?

Гамильтон заслонился обеими ладонями, словно защищаясь от призрака.

– Вы не поняли нас, ваше высокопревосходительство!

Ушаков усмехнулся:

– Здесь уже, вероятно, дело в английском языке, сударь.

– Да нет же, совсем нет! Мы думаем, что позднее часть ваших кораблей могла бы взять на себя блокаду!

Теперь Ушаков не сомневался, что англичане ни за что не хотят пускать его к Мальте, и решительно заявил:

– Мы охотно возьмем на себя блокаду.

– Это было бы великолепно, господин адмирал! – не сумев скрыть смятение и тревогу, быстро согласился посланник. – Я сам, клянусь Богом, не желал бы ничего лучшего. Но святое дело справедливости, освобождение Неаполитанского королевства, еще не завершено. Корона еще не возвращена законному государю. Страна вся в огне, зажженном неистовыми якобинцами. Войска генерала Шампионнэ еще стоят в Риме и Папской области!..

Однако на русского адмирала, как видно, не произвели впечатления слова, сказанные английским посланником, ибо Ушаков, к изумлению Гамильтона, спокойно ответил:

– Отряды русских моряков совместно с войсками кардинала Руффо уже очистили от неприятеля все владения его величества короля.

Тогда Гамильтон оглянулся и, понизив голос, заговорил с неожиданной, не свойственной ему поспешностью. Италинский едва успевал переводить:

– Вы не знаете всех обстоятельств и сколь все непрочно!.. Мы скрываем от короля опасность положения!.. Если бы адмирал Брюи явился перед Неаполем, даже вашим храбрым солдатам не удалось бы удержать города!.. Его величество не решается испытывать провидение и возвратиться в Неаполь! – горячо шептал английский посланник. – Разврат, посеянный французами, пылает, как пожар, в людских сердцах! И никакие примеры еще не в силах восстановить спокойствия! Вся надежда короля на вас и ваши корабли!

– Что подразумеваете вы, сударь, под примерами? – осведомился Ушаков.

– Законное наказание изменников, преступивших свой долг по отношению к своему государю! – без колебаний произнес Гамильтон.

Бледные тонкие губы Нельсона сложились в недобрую усмешку. Наконец-то он дождался момента, когда мог сказать русскому адмиралу то, что давно хотел:

– Мы пришли сюда не для того, чтобы спасать якобинцев, – высокомерно заявил он, – а для того, чтобы истреблять их!

– Я имею повеление изгнать якобинцев, – отвечал Ушаков. – Но я не брал на себя задачи истребить их. Подобные действия могут вызвать одно лишь содрогательство в душах всех просвещенных людей и не доставят спокойствия королевству. Я немедленно буду ходатайствовать перед их величествами королем и королевой неаполитанскими о генеральном прощении всех приверженных к якобинским терминам.

Гамильтон снова сжал руку Нельсона, но теперь больше для собственного успокоения.

– Бывают обстоятельства, которые требуют суровых мер, – сказал он после мгновения замешательства. – Мир далек от совершенства.

– Я не требую от него совершенства, а только немного разумности, – спокойно проговорил Ушаков. – Что же касается Мальты, то мы возьмем на себя ее блокаду.

…После визита к Ушакову Нельсон и Гамильтон отправились на корабль Кадыр-бея.

Наступил вечер, на берегу загорались огни, и весь рейд был опоясан блестящей чешуей, как будто у подножия горы Монте-Пеллегрино кольцом свернулась гигантская змея. Ветра совсем не было, от воды шло приятное сонное тепло. На кораблях зажигались сигнальные фонари, и отражения их на спокойной глади моря походили на длинные отточенные клинки.

Адмиральский катер быстро двигался среди массы судов и только однажды затабанил, когда из-за корпуса неаполитанского фрегата неожиданно вынырнула шлюпка.

Лорд Гамильтон дремал, как с ним всегда случалось после обеда. Единственный глаз Нельсона все еще глядел на фонарь на мачте «Святого Павла».

– Сэр Уильям! – окликнул адмирал Гамильтона. – Сэр Уильям, вы слышите, меня?

– Слышу, любезный друг. Слышу! – отозвался посол, не поднимая век.

– Мы с вами должны немедленно отправиться к королю. Пусть он решительно потребует от адмирала Ушакова, чтоб тот выполнил обещание императора Павла оказать помощь Неаполитанскому королевству и дать возможность законному королю вернуться в свою столицу. Дело идет о чести и безопасности короны.

– Да, необходимо настоять, чтоб русская эскадра шла к Неаполю. Мальта должна остаться за нами.

Узкие улицы Палермо начинались прямо от пропахших рыбой и смолой пристаней. Дальше над городом поднимались стрельчатые своды собора святой Розалии. Его угрюмые жесткие линии, уходящие ввысь, напоминали о том, что возлюбивший Бога должен ненавидеть мир.

Такой же невеселый вид имела башня Торре-Пизана, построенная еще норманнами. Попечениями королевы, которая старалась создать себе репутацию покровительницы наук и искусств, в башне была устроена астрономическая обсерватория. Однако водворенный там астроном, за неимением нужных приборов, наблюдать ход небесных светил не мог и в ожидании лучшего будущего держал в обсерватории голубей.

В то время, когда несколько шлюпок с турецкими матросами приставали к берегу, астроном только что выпустил своих питомцев, как будто кинул в небо горсть тыквенных семян.

Выпрыгнув на пристань, матрос Абдулла поскользнулся на раздавленной оливке и сразу захромал. После раны, полученной им при осаде Корфу, правая нога его стала тугой и непослушной. Сразу вспотев от боли, Абдулла торопился за своими товарищами. Он обычно боялся оставаться один в чужих городах, где с ним не раз случались неприятности.