Прощальный вздох мавра - Салман Рушди

Он вырисовывался темным силуэтом на фоне световой панели, окруженный рентгеновскими снимками.

– Если меня убьют, писала она, я хочу, чтобы имя преступника стало известно. Поэтому она скрыла под своей последней картиной его портрет. Просвети холст рентгеном, писала она мне, и увидишь лицо убийцы.

Он держал письмо в руке. Итак, наконец, в это миражное время, в этом обманном месте – простой факт. Я взял у него письмо, и мать заговорила со мной из могилы.

– Теперь взгляни-ка. – Васко махнул рукой с пистолетом в сторону рентгеновских изображений. Молча, в смятении я повиновался. Сомнений не могло быть: картина была палимпсестом, из фрагментов-негативов складывался портрет человека в полный рост, скрытый под слоем краски. Но Раман Филдинг был по комплекции похож на Васко, а портрет-призрак, напротив, изображал высокого и худощавого мужчину.

– Это не Мандук, – вырвалось у меня против моей воли.

– В самую точку! Абсолютное ура, – отозвался Васко. -Лягушка – существо безобидное. Но этот! Не признал еще? Доверься своим предчувствиям и послечувствиям! Здесь он присутствует тайно, но ты видал его явно! Разуй глаза -перед тобой главный Бяка собственной персоной. Блофельд, Могамбо, дон Вито Корлеоне: узнаешь типчика?

– Это мой отец, – сказал я, и это действительно был он. Я грузно осел на холодный каменный пол.

x x x

Хладнокровно. Это слово никому так хорошо не подходило, как Аврааму Зогойби. Начав достаточно скромно (заставив строптивого капитана отправиться в плавание), он поднялся до эдемских высот, откуда, как льдистое божество, сеял ужас среди копошащихся внизу простых смертных, включая – и в этом он отличался от большинства богов -своих собственных родных и близких. – Обрывки мыслей сами собой возникали в моем сознании, требуя подтверждения, или рассмотрения, или не знаю чего еще. – Подобно Супермену, я получил дар рентгеновского зрения; в отличие от него, благодаря этому зрению, я узнал, что мой отец -самый большой злодей из когда-либо живших. – А кстати, если Ренегада и Фелиситас – не единокровные сестры, какие у них настоящие фамилии? Лоренсу, дель Тобосо, де Малиндранья, Каркульямбро? – Но мой отец, я же думал о моем отце Аврааме, который дал начало расследованию таинственной смерти Ауроры; который не мог о ней забыть и видел ее призрак в своем поднебесном саду, – искало ли здесь выхода его чувство вины, или это была часть его громадного, хладнокровного плана? Об Аврааме, который сказал мне, что Сэмми Хазаре дал под клятвой письменные показания Дому Минто, показания, которых никто никогда не видел, но на основании которых я забил человека до смерти. – А Готфрид Хельзинг? Возможно ли, что он не знает правды о самозванных «сестрах Ларисе», – или же его безразличие столь велико, что он просто-напросто не счел нужным проинформировать меня? Неужто среди «паразитов» Бененхели так ослабло чувство человеческой общности, что никто уже не ощущает ни капли ответственности за судьбу ближнего? – Да, забил, именно забил. Колотил по лицу, пока оно не превратилось в кровавое месиво. А Чхагган – его нашли в канаве; подозрение пало на Сэмми Хазаре, но, может быть, тут поработала другая, незримая рука. – А как, черт возьми, звали актеров, которые играли человека в маске и его индейца? Эй-би-си-ди… джей, да, конечно, Джей, но не Серебряная Пуля, а Серебряная Пятка, Силверхилз. Вождь Джей Силверхилз и Клейтон Мур[156]. – О Авраам! Почему с такой готовностью ты возложил сына на алтарь твоего гнева? Кого ты нанял, чтобы тот пустил отравленный дротик? И существовал ли этот дротик вообще, или тут сработало более скользкое средство – тюбика вазелина хватило бы, чтобы исполнить убийственный замысел, тонкий слой в нужном месте, так легко нанести, так легко стереть; по какой причине, в конце концов, я поверил рассказу Минто? О, я был по уши погружен в фикции, и все вокруг было пронизано убийством. – Мой мир был сумасшедшим миром, и я был в нем сумасшедшим; как я могу обвинять Васко, когда мы, Зогойби, с таким безумием обрушивались друг на друга и на тех несчастных, кто попадался под руку? – А Майна, моя сестра Майна, убитая взрывом? Майна, отправившая за решетку махинатора от политики и заставившая собственного отца откупаться по-крупному? Может быть, дочь тоже погибла от его руки? Может быть, это была репетиция, устроенная нашим папочкой перед последующим уничтожением собственной жены? – А она, Аурора? Виновна она или нет? Она уверовала в мою вину, которой не было; мне теперь следует избегать подобной ловушки. Была ли она неверна, дала ли этим Аврааму повод для ревности и гнева? И после целой жизни, которую он провел в ее тени, исполняя все ее прихоти (тогда как в отношениях с другими он сделался всесильным чудовищем, дьяволом), он убил ее и использовал ее таинственную смерть, чтобы обмануть меня и заставить меня разделаться с его врагом? – Или она была невинна и чиста, как настоящая индийская мать, а он, приняв добродетель за порок, поступил как безумный, нерассуждающий ревнивец? – Как можно вершить суд над прошлым, когда оно сметено взрывами и обратилось в прах? Как осмыслить жизнь, ставшую руинами? – Бесспорно одно: судьба и родители сыграли со мной злую шутку. – Этот пол очень холодный. Я должен с него встать. Надо мной по-прежнему возвышается этот толстяк, и дуло его пистолета направлено в мое сердце.

Я потерял счет дням с той поры, как началось мое тюремное заключение на самом верху башни в безумной горной крепости Васко Миранды в андалусском городке Бененхели; но теперь, когда оно позади, я должен записать мои воспоминания об этом ужасном времени – хотя бы лишь для того, чтобы воздать должное героизму женщины, которая делила со мной заточение, той, чья отвага, изобретательность и спокойствие позволили мне выжить и рассказать мою повесть. Ибо, как я обнаружил в тот день, когда увидел столь многое, я был не единственной жертвой безумца Васко Миранды, помешанного на памяти о моей умершей матери. Была еще одна заложница.

Все еще глубоко потрясенный тем, что открылось мне в рентгеновской комнате, я по приказу Васко должен был продолжить восхождение. И наконец поднялся в круглое помещение, где мне предстояло так долго гнить заживо, где, оглушенный отвратительными звуками из вмонтированных в стену громкоговорителей, уверенный в неизбежности смерти и утешаемый только этой удивительной женщиной, светившей мне сквозь тьму, словно маяк, я ухватился за нее и только поэтому не утонул.

Посреди этой комнаты стояла на мольберте другая картина – Боабдил в версии Васко, слезливый всадник, который благополучно доскакал до Испании, покинув дом своего покупателя С. П. Бхабы и вернувшись к автору. То, что творилось в «Элефанте», – убийство, месть и живопись -закончило свой путь в Бененхели. Первая работа Васко на холсте и последняя – Ауроры, его полное надежд начало и ее печальный финал; две украденные картины, посвященные одной и той же теме и таящие под слоем краски изображения обоих моих родителей. (Я так и не увидел других украденных «мавров». Васко заявил, что искромсал полотна и сжег вместе с упаковкой: дескать, ему нужен был только «Прощальный вздох мавра», а остальное просто затушевывало этот факт).