Крепость - Петр Алешковский

Прошел первый день заключения, и, похоже, никто и не собирался его откапывать. Мальцов терялся в догадках и не мог придумать причину, по которой его не начинали искать. Фарход, Фарход-бульдозерист… Когда Мальцов работал в музее, у них с таджиком установились хорошие, почтительные отношения, что пошло не так? Почему его до сих пор никто не хватился? Николай должен был сегодня принести документы. Если он приходил, то обязательно заметил бы: дом не закрыт, хозяина нету, неужели это его не насторожило? Любовь Олеговна видела, как он бежал к Никольской башне, она-то точно знала о работавшем там бульдозере, она не могла промолчать. Успокаивая себя, придумывал различные версии, но пользы от них не было никакой.

На следующий день решил подождать: вдруг всё-таки начнут копать? Просидел на сене у заваленного входа до семи вечера, вслушивался до умопомрачения в каждый шорох, иной раз грезилось, что ловит обрывки человеческой речи там, наверху, но вскоре понимал, что голоса́, раздающиеся в голове, были просто слуховыми галлюцинациями. Пытка тишиной оказалась куда мучительнее, чем он ожидал. Буханка черного уменьшилась до половины, вечером он съел еще четыре пряника и подсчитал оставшиеся запасы – восемь пряников, полбуханки черного и нетронутые тридцать два сладких квадратика печенья и маленький кусочек сыра. Мысленно уре́зал пайку, положив в день съедать по два пряника и по два куска хлеба и тоненькой дольке сыра, и снова долго и сложно высчитывал, на сколько дней ему хватит еды, потом вдруг плюнул на эту затею, от нее можно было запросто сойти с ума, он запретил себе пока думать об этом.

Вторую ночь проспал кое-как, ворочался на скамейке, пялился на свет в окошке. В результате проснулся разбитый, даже зарядка не сильно взбодрила. Пошел к воде, позавтракал, оправился и решил начать поиски с первого сухого лаза.

Около пирамидки из камней включил фонарь, встал на колени, три раза плюнул через левое плечо – эту суеверную привычку перенял от отца, тот со смехом говорил, что на войне нехитрый обычай не раз спасал ему жизнь, чуть пригнул голову и полез внутрь.

Здесь не было глиняного пола, как в большой пещере, колени сразу же ощутили мелкие камешки и неровности известнякового пола, напоминавшего огромную персиковую косточку. Преодоленные промежутки пути нечем было измерить: рулетка, веревка – всё осталось дома в полевой сумке, расстояние приходилось прикидывать на глаз, но вскоре Мальцов понял, что разная скорость пройденных участков не позволяет определить их длину. Хорошо хоть взглянул на часы: он начал путешествие в восемь тридцать две. Ориентироваться оставалось только по времени. Каменная нора, которую он упрямо штурмовал, шла сперва четко на север, то немного расширяясь, то чуть сужаясь, но никаких опасных трещин, завалов или нависающих с потолка камней он не заметил. Настроил себя загодя: не поддаваться панике, тщательно осматривать путь впереди и лишь потом идти дальше, но здесь кругом был однородный бурый известняк, лаз в нем будто прогрыз некий доисторический жук размером с упитанного кабана – одна монотонная, уводящая в неведомое дыра. Устав, садился на попу, отдыхал, обязательно смотрел на часы, растирал саднящие колени, стертые, похоже, до волдырей. Он находился в глубине чуть более часа, а казалось-то – очень и очень давно, когда ход вдруг начал расширяться, и вскоре он смог уже идти, сильно согнувшись. В девять пятьдесят семь фонарь уткнулся в темноту – впереди открылся новый подземный зал. Невысокий, только-только встать и расправить спину – Мальцов почти доставал до потолка головой, – но всё же это был зал или подземная полость, где он почувствовал себя уверенней, где можно было вздохнуть полной грудью. Осветил его – те же структуры на потолке, что и в первой пещере: известняк и прожилки красно-коричневого и зеленого, тонкие, иногда сходящие на нет прямо наверху. Вытянутая полость продолжала линию основного хода, но через пятнадцать шагов сворачивала направо, забирая восточнее. Вспомнил карту, прикинул, что и река в километре от Крепости делала поворот на северо-восток – получалось, что ход шел в глубине пласта, повторяя изгибы реки? Но прошел ли он километр? Никакого опыта в подземной ориентации у него не было, поэтому решил, что все попытки привязаться к надземному ландшафту только запутают, и в очередной раз приказал себе просто продвигаться вперед. Перешел косой зал, завернул за угол, пространство там сужалось, образуя отнорок вроде увеличенной барсучьей норы, который заканчивался большим завалом. Мальцов принялся вылизывать стены светом, но не нашел ни одного выхода, кроме того, по которому сюда приполз. «Сухой-1» завел его в тупик. Снова, буквально сантиметр за сантиметром, осмотрел подземную камеру – ничего. Сухо, тихо, ни звука, отчего стало не по себе, даже хуже, чем в стиснутом стенами ходе. Подступающее смятение заставило его быстро развернуться и лихорадочно ползти назад. К одиннадцати часам он вынырнул из стены и рухнул на пол около сложенной пирамидки.

– И нахрена было ее складывать? – сказал громко и, не сдержавшись, заорал в полный голос: – Нахрена? Тупик! Тупик, Ваня, тупик! – И эхо обрушилось сверху так мощно, что он вжал голову в плечи, а потом, очухавшись, расхохотался нервным, лающим смехом.

Подобрался к воде, напился, вымыл лицо и перепачканные руки. Дошел до лежанки у входа, растянулся на сене; от обиды щипало в глазах, и сильно саднило в побитых о камни коленях. Тут, на привычном уже месте, долго приходил в себя, развалившись на спине, раскинув крестом руки, счастливый, что вернулся живым. Отлежавшись, через силу заставил себя встать и с упрямством насекомого полез в «Мокрый-1», решил отстрелять первый зал, чтобы потом перебираться в тамбур.

Здесь он намаялся по-настоящему. Ход был узкий, несколько раз Мальцов застревал так, что, казалось, не пошевелить ни рукой, ни ногой, но отдыхивался, вжимал живот и ввинчивался вперед, отталкиваясь локтями и мысками ботинок. Он весь вымок и перепачкался в вязкой и клейкой глине, скользя на животе, как угорь, но вскоре перестал реагировать на мокроту и холод. Сдавливаемый со всех сторон неумолимым камнем, понимая, что жизнь сейчас зависит только от его настойчивости, он потерял счет времени, продвигаясь на ощупь, иногда в полной тьме, отключая драгоценный фонарь. И опять ход расширился, и Мальцов смог сперва встать на карачки, а потом даже разогнуться и продвигаться в полный рост. Первое время чапал по мокрому полу, дважды провалился по щиколотку в студеный ручеек, но в какой-то момент вдруг понял, что вода исчезла, он просто пропустил щель, в которую она утекла. Ботинки меж тем безнадежно промокли, он присел на выступ в стене, отжал носки и растер ступни, пятки и пальцы, отчего идти стало чуть легче. Трижды ход резко поворачивал – налево, налево и направо, один раз он заметил в стене ответвление – сунулся в него и почти тут же напоролся на опасный завал. Крупные камни лежали друг на друге, едва сохраняя шаткое равновесие: потолок просел, здесь когда-то обвалился целый пласт известняка, и над головой Мальцов разглядел широкую и опасную трещину. Он поспешно попятился назад и вздохнул облегченно только когда понял, что счастливо унес ноги. Перевел дыхание, продолжил движение вперед, и еще долго вспоминал нависавшую сверху каменную плиту, лежавшую на обрушившихся камнях, – вдруг бы он нечаянно задел один из них? Наконец его усердие было вознаграждено, ход стал расширяться, и вот он уже вошел в огромную пещеру, где луч фонаря не добивал до противоположной стены.