Атаман Платов (сборник) - Петр Краснов

– Вот оно какое веяние пошло! – говорил мне в тот вечер Молчанов. – Они смотрят на казаков, как на отсталых, патриархальных станичников. Необразованный, говорят, народ, им еще нагайка нужна, и отцовская, и начальническая…

Оно и впрямь было так. Симонов мне не раз говорил, что все труднее справляться с ротой. Драться нельзя. Народ очень гордый пошел, а дисциплинарных взысканий не боятся. Даже отдача под суд перестала им быть страшной.

Мы с Молчановым решили, что такие разговоры являются прямым наследием уроков Вачнадзе и компании.

Это у нас в глуши, а на что же похожи теперь солдаты в городах, где их обрабатывают не офицеры, а штатские?!.. Ужас, верно, один…

Только и утешался еще я, глядя на казаков. Там царила старая, крепкая, патриархальная дисциплина. Остались ли у нас еще такие полки, как у казаков? Не раз задавал я себе этот вопрос.

– Сегодня именины вахмистра, – сказал как-то мне сотенный Илья Прокофьевич. – Он пригласил нас вечером на пирог. Просил меня разрешить пригласить тоже тебя, Кононова и Молчанова, как наших всегдашних спутников по облавам. Пойдете?

– Конечно, пойдем.

– А Киселев ничего не скажет?

– Что же он может сказать? Ведь у вас это разрешенное и освященное обычаем… Вы же идете!

– Ну, ладно! Тогда вахмистр явится к вам с приглашением.

Перед вечером пришел и сам именинник. Он был великолепен в своем праздничном наряде. Великолепен не в том юмористическом смысле, в котором привыкла наша пресса выставлять казаков и верных солдат лейб-гвардии Семеновского полка, с дикими и свирепыми лицами и с убитым ребенком в одной руке, а в другой с четвертью водки. Вахмистр был великолепен в полном смысле этого слова, как образ истинного воина.

Немного выше среднего роста, плотный, широкоплечий, с узкой талией и выразительным энергичным лицом, на котором ясно читалось сознание, что он и кто он… Глаза смотрели спокойно и самоуверенно. Красный бешмет и серо-черная черкеска чрезвычайно красили его. Мы даже встали, когда он вошел в нашу комнату, попросив сначала разрешения войти. Не по-солдатски, а обыкновенным житейским языком, лишь с прибавлением титула, он обратился с нам с приглашением не отказать прийти вечером откушать пирога.

– Наши господа офицеры тоже будут, – добавил бравый казак.

Мы поблагодарили и сказали, что будем. Дисциплина не разрешала пригласить вахмистра сесть и предложить ему папиросу. Почему?.. Один Аллах ведает. Почему сотенный вахмистр не мог посидеть у нас в комнате и поговорить с молодыми офицерами?.. А почему какой-то проходимец Аладьин, ни рыба ни мясо, мог сидеть развалившись в государственной думе? Не работающий рабочий мог критиковать правительство, а истинный защитник государства не смел даже сесть в присутствии молодых офицеров, менее его опытных и в житейских, и в военных делах… Мы еще раз поблагодарили и обещали, что придем.

Вахмистр красиво, по-военному повернулся и вышел.

Зачем у нас и в свободное от службы время была такая натянутость между офицерами и нижними чинами, – не знаю. Откуда это пошло? По-моему, от иностранцев. Правда, в старое время и у нас мужик стоял перед боярином снявши шапку, но зато тот же мужик говорил ему «ты» и обедал в боярском терему, садясь на положенное место, в конце стола. Теперь мы играли в бар и простолюдинов, а на кой черт была эта игра теперь, когда бояре исчезли, а новые паны, в лице того же Молчанова, Кононова, Ананьина, были по происхождению ничуть не выше этого вахмистра. Теперь масса офицеров была уже не стародворянских родов, даже не дворянских, а из простых мещан и крестьян. Это нужно было учесть правительству…

Классовая ненависть была бы обессилена. Ведь известно, что на этой классовой розни и ненависти лохматые эсеры и строили всю свою вавилонскую башню. У казаков этой розни не виделось и оттого-то смутить их было трудно.

– Что мне офицер? – отвечали казаки. – Наши офицеры – свой брат. Теперь, на службе, он, конечно, начальник, а придем на льготу домой и меня может в станичные атаманы выберут, а его нет. Теперь он начальство, а в станице я буду начальство…

Когда мы группой в шесть человек входили в квартиру вахмистра, мы чувствовали, что пришли в гости. Вахмистра поздравили и пожали ему руку, точно так же, как и взводным урядникам, севшим с нами за стол. Стол был один общий. Остальные казаки расселись на полу кружками. Приглашенных было много, но конечно, не вся сотня. Явился, без сомнения, и хор песенников. Все шло честь честью. Пирог удался на славу, закуска была вкусная, жареное тоже.

После ужина сидели и кейфовали. Жара спала, приятный ветерок одувал нас. Занятно то, что и казаки и мы не позволили себе расстегнуть кителей, хотя дам и не было. Казаки были во всеоружии, мы в шашках. Таков обычай этих кавказских воинов. Распущенности не было ни в одежде, ни в словах, ни в поведении.

Пили, пели, беседовали и уже время зашло далеко за полночь, было половина второго. Когда сотенный успел отдать приказание, никто из нас не заметил, – но только что мы заговорили, что пора бы и расходиться по домам, как вдруг воздух прорезался резкими звуками трубы. Тревога!..

Сразу все замерло. Секунду казаки слушали с разинутыми ртами и вдруг все враз вскочили. Стол опрокинулся и свалился вместе с сотенным на пол. На это никто не обратил внимания. Топот ног указывал, что казаки мчались в сотню. Мы подняли Илью Прокофьевича. Но он и сам не обратил внимания на свое падение, преспокойно вынул часы и отметил время.

– Через четыре минуты сотня должна быть готова, – сказал Илья Прокофьевич. – Я приказал дежурному поседлать коней и для вас. Поедете?

– А куда? – спросили мы.

– В горный аул, верст за пятнадцать отсюда, с обыском… Приказ Вольского.

– Конечно, поедем… вот только возьмем револьверы. – Когда мы вышли на улицу, сотня стояла в конном строю, развернутым фронтом.

– Подгадили, хлопцы, – упрекнул казаков сотенный, – четыре с половиной минуты… Что за безобразие! Вон в прошлый раз первая сотня в три с половиной минуты вскочила.

Все промолчали. Но потом вахмистр оправдывался, говоря, что первая сотня заранее знала о тревоге, а они и не думали о ней.

Мы сели на коней и справа по три потянулись из селения. Во мне бродили сильные винные пары. Очнулся я лишь за околицей. Мой конь стоял перед плетнем и собирался перепрыгнуть через него. Почему я отделился ото всех, – не помню. Ко мне подъехал казак и поторопил меня ехать к сотне.

– Сейчас побежим, – сказал он.

Я как-то разом пришел в себя и догнал сотню на рысях. Мгла стояла такая, что ничего не было видно. Рысью! Шагом! Рысью! Шагом! Шла сотня переменным аллюром к аулу, чтобы окружить его разом. Сотенный назначил первый и второй взводы вправо, а третий и четвертый влево. Вдруг показались где-то вдалеке внизу огоньки.

– Полевым наметом!! Марш-марш! – скомандовал есаул, и все ринулось вперед карьером. Скакали так минут десять. Скоро я увидал себя на площади рядом с офицерами. В ауле уже кричали женщины, лаяли собаки, кудахтали куры и гоготали гуси. Шел обыск.