Сердце бури - Хилари Мантел

– Эй, я лучше вашего разбираюсь в быках. Они ничего не скажут – и в этом секрет их успеха.

– Даже не проревут?

– Те, кого ждет успех, не проревут.

Повисла пауза. Затем Камиль сказал:

– Нельзя пускать дело на самотек. Если хотите кого-то убить, нельзя медлить.

– Чего ради мне убивать короля? Если Сент-Антуанское предместье этого хочет, пусть убивает. Завтра или в будущем.

– Или никогда. Откуда этот внезапный фатализм? Событиями можно управлять. – Голос Камиля звучал спокойно и устало.

– Я предпочитают не торопить события, – сказал Жорж. – Я хотел бы договориться с Лафайетом. Трудно вести войну по всем фронтам.

– Но мы не можем упустить такую возможность!

Жорж зевнул.

– Если его убьют, – сказал он, – значит так тому и быть.

Я отошла от двери. Мне стало страшно. Я больше не хотела ничего слышать. Открыла окно. Слишком жарко для начала лета. С улицы доносились обычные ночные звуки. Патруль национальных гвардейцев замедлил шаг, проходя мимо нашего дома. Один из гвардейцев сказал другому:

– Здесь живет Дантон.

Вероятно, второй гвардеец был новичком. Отойдя от окна, я слушала, как они удаляются.

Затем вернулась к кабинету и распахнула дверь. Они сидели по сторонам потухшего камина и молча смотрели друг на друга.

– Я вам не помешала?

– Нет, – ответил Камиль. – Мы просто смотрим друг на друга. Надеюсь, вас не слишком расстроило то, что вы услышали, когда стояли под дверью?

Жорж рассмеялся:

– Она стояла под дверью? Я не знал.

– Люсиль такая же. Вскрывает мои письма, злится. Сейчас она озабочена моей бедной кузиной Роз-Флер Годар, которая переживает не лучшие времена. Кузина пишет мне из Гиза каждую неделю. Ее брак распался, и теперь она жалеет, что не вышла за меня.

– Я бы посоветовала ей смириться со своим жребием, – сказала я.

Они рассмеялись; удивительно, они могли смеяться. Напряжение спало. Я смотрела на Жоржа. В отличие от других людей его лицо никогда меня не пугало – я видела в нем только доброту. Камиль выглядел тем же мальчишкой, которого шесть лет назад Жорж привел к нам из кафе. Муж встал, быстро наклонился и поцеловал меня в щеку. Должно быть, я ослышалась или чего-то недопоняла. Есть разница между политиком и убийцей.

– Только подумайте об этих бедных дураках, – сказал Жорж ему на прощание.

– Да, – ответил Камиль. – Сидят дожидаются, когда их убьют.

В день, когда случились волнения, ни я, ни Жорж не выходили из дома. Да и никто не выходил до самого вечера. О том, что случилось, я узнала потом.

Жители предместий Сент-Антуан и Сен-Марсель, ведомые агитаторами из якобинцев и кордельеров, вошли в Тюильри. Они были вооружены, и их были тысячи. В числе вожаков был Лежандр, он оскорбил короля в лицо и вернулся в мою гостиную, чтобы похваляться. Возможно, королю с королевой лучше было бы умереть от их пик и дубин, однако этого не случилось. Мне рассказали, что они стояли в оконном проеме с маленьким дофином, его сестрой и сестрой короля мадам Елизаветой. Толпа текла мимо, хохоча над ними, словно над ярмарочными уродцами. Короля принудили натянуть фригийский колпак. Эти люди, что вылезли из канавы, передавали королю дешевое вино и заставляли пить прямо из бутылки за здоровье народа. И так продолжалось часами.

И все же они остались живы. Милостивый Господь хранил их, а что до того, кто должен был их защищать, – я говорю о Петионе, мэре Парижа, – то до вечера он не показывал носа. Когда увиливать дольше стало невозможно, он явился в Тюильри во главе группы депутатов и вывел толпу из дворца.

– А знаете, что было потом? – спросил Верньо, принимая от меня бокал холодного белого вина. На часах было десять вечера. – Когда они ушли, король сорвал с головы колпак, швырнул его на пол и принялся топтать. – Он поблагодарил меня вежливым кивком. – Самое удивительное, что его жена вела себя с редким достоинством. Печально, но люди уже не так настроены против нее, как раньше.

Жорж был в гневе. На это стоило посмотреть. Он сорвал галстук с шеи и принялся расхаживать по комнате, грудь блестела от пота, оконные стекла дрожали от раскатов его голоса.

– Черт подери эту так называемую революцию! Бесполезная трата времени. Что получили от нее патриоты? Ничего.

Он обвел гостиную яростным взглядом, словно искал того, кто осмелится ему возразить. Снаружи от реки доносился неясный шум.

– Если это правда, – сказал Камиль и запнулся – слова не шли с губ. – Если это сделано ради… и всегда делалось ради…

Он закрыл лицо руками, недовольный собой.

– Хватит, Камиль, – сказал Жорж, – у меня нет времени с вами нянчиться. Фабр, постучите его головой об стену.

– Именно об этом я и говорю, Жорж-Жак. У нас нет времени.

Не знаю, то ли угроза возымела действие, то ли Камиль внезапно увидел будущее, но неожиданно он овладел голосом – теперь он говорил короткими, рублеными фразами:

– Мы начнем снова. Устроим государственный переворот. Низложим Людовика. Возьмем власть в свои руки. Провозгласим республику. Мы должны успеть до конца лета.

На лице Верньо застыла тревога, он нервно поглаживал подлокотники кресла и переводил глаза с одного на другого.

Камиль сказал:

– Жорж-Жак, вы уверяли меня, что еще не готовы, но теперь вам придется подготовиться.

Манон осталась не у дел. Фраза, сказанная Дантоном, не выходила у нее из головы: «Естественные границы Франции». Она часами сидела над картой Нидерландов и Рейна. И впрямь, разве не она была одной из самый ярых сторонниц войны? Легче определить натуральные границы человеческого существа…

Разумеется, эти тупоголовые патриоты во всем винили ее, говорили, что из-за ее письма король распустил кабинет. Какая чушь – Людовику нужен был предлог, только и всего. Ей пришлось отвечать на обвинения в том, что она сует нос не в свое дело, что она диктует Ролану, какую политику проводить. Какая ложь! Они всегда трудились вместе, она и ее муж, соединяя свою энергию и таланты. Она знала все его мысли. «Мои слова, – говорила она, – все равно что слова Ролана». А они многозначительно переглядывались. Так было всегда. Ей хотелось отхлестать их прямо по грубым самодовольным физиономиям.

Только Бюзо ее понимал. Он сжал ее руку и прошептал: «Не обращайте внимания, Манон. Истинные патриоты знают вам цену».

Она была уверена: они вернут себе власть. Однако придется побороться. Двадцатое июня, так называемое «вторжение» в Тюильри, обернулось фиаско, шуткой. Все было дурно организовано от начала до конца, и кажется, эта неспособность к действию становилась правилом.

Теперь Манон проводила вечера на галерее для публики Школы верховой езды, где, скрипя зубами, слушала дебаты. Однажды на галерею влетела женщина в алом мундире с пистолетом за поясом. Манон тревожно огляделась, ища глазами привратника, но никого, кроме нее, появление красотки не смутило. Молодая женщина смеялась, ее окружала толпа почитателей. С хозяйским видом усевшись на скамью, она провела рукой по остриженным на мужской манер рыжевато-каштановым волосам. Ее поклонники аплодировали Верньо, выкрикивали его имя и имена других депутатов. Затем они начали передавать друг другу яблоки, которыми принялись дружно хрустеть, пока не сгрызли их до сердцевины.