Аччелерандо - Чарлз Стросс

Человечество. Монады разумных сущностей, главным образом запертые в своих черепах, живут небольшими семейными группами в рамках более крупных племенных сетей, адаптируясь к территориальному или миграционному образу жизни. Таковы были варианты, которые предлагались до Великого ускорения. Теперь, когда материя думает, когда каждый килограмм обоев потенциально содержит сотни выгрузок предков, когда каждая дверь потенциально является червоточиной к жилому модулю на удалении в полпарсека, люди могут оставаться прежними, а вот ландшафт мигрирует и мутирует без их ведома, устремляясь в роскошное ничто личной истории. Жизнь здесь богата, бесконечно разнообразна и порой запутанна. И племенные группы здесь действительно сохраняются, скрепленные силами подчас причудливыми и экзотическими, несмотря на разделяющие их триллионы километров и миллиарды секунд. Иногда эти силы надолго исчезают, но проходит время, и они вдруг возвращаются, будто в насмешку над бесконечностью…

Когда векторы состояния пращуров могут быть точно записаны, каталогизированы и доступны для повторного вызова, почитание предков обретает совершенно новый смысл. Пока Рита глядит на чертову кошку, и крошечные капилляры на ее лице в ответ на выброс адреналина сжимаются, заставляя ее кожу бледнеть, а зрачки расширяться, Сирхан преклоняет колени перед маленькой гробницей, зажигает ладан и готовится с уважением встретить призрак своего деда.

Этот ритуал в принципе не нужен. Сирхан мог пообщаться с привидением деда где угодно и когда угодно, без каких-либо формальностей, и призрак отвечал бы ему со всей благосклонностью, отпуская каламбуры на мертвых языках и спрашивая о людях, которые умерли до того, как храм истории был возведен. Но Сирхан обожает ритуалы. Сквозь их призму легче воспринимать волнительный опыт.

Будь на то его воля, Сирхан не болтал бы с дедом каждые десять мегасекунд. Мать Сирхана и ее партнер недоступны – решили присоединиться к одной исследовательской миссии на дальних рубежах в сети роутеров, запущенной акселерационистами давным-давно. Прежние версии Риты либо полностью виртуальны, либо мертвы. Семья у них, как видно, слабо связана с якорями истории. Но они и сами долгое время провели в том же состоянии полужизни, в котором сейчас пребывает Манфред, и не понаслышке знают, что при этом чувствуешь. Сирхан знает, что жена будет ему пенять, если он не посвятит уважаемого предка во все, что случилось в настоящем мире, пока тот был мертв. Более того, в случае с Манфредом смерть не только потенциально обратима, но и почти неизбежно такова. В конце концов, они воспитывают его клона. Рано или поздно копия захочет встретиться с оригиналом или оригинал с копией – как повезет.

Ну и времена пошли – мертвые не умирают, с иронией думает Сирхан, запаливая об ноготь палочку ладана и усаживаясь перед зеркалом в дальнем углу погребальной камеры.

– Внук твой, в почтении явившийся, совета просит твоего, – нараспев читает молитву Сирхан. Он все еще консервативен и отлично понимает, что семья у него довольно-таки небогатая (значит, социальный кредит нужно держать на плаву), но здесь, в государстве постортодоксов, в обители перевоплощенного обеспеченного традиционализма, почтение к формальностям ценится высоко. Так что он сидит, скрестив ноги по-турецки, и ждет от Манфреда отклика.

Дед с минимальной задержкой появляется из зеркала. Как обычно, он принял форму страдающего альбинизмом орангутанга – перед записью и отбытием в храм он все никак не мог набаловаться с онтологическим гардеробом тетушки Аннет. Может, они с ней уже и не пара, но все еще близкие друг другу люди.

– Здравствуй, внучек. Какой сейчас год?

Сирхан подавляет горестный вздох.

– Время больше не отсчитывают в годах, – уже не в первый раз поясняет он. Новый призрак всякий раз рано или поздно осведомляется о точной дате. – С нашего прошлого сеанса общения прошло десять мег – порядка четырех месяцев в пересчете на привычные для тебя меры. От начала эмиграции – сто восемьдесят лет, и еще лет десять спиши на релятивистское торможение.

– Ой, всего-то? – Манфред как-то умудряется заставить обезьяний аватар выглядеть разочарованным. Что-то новенькое: после уточнения года перезапущенный дедов вектор состояния обычно интересуется, как дела у Эмбер, или откалывает сальные шутки. – Темп рождения звезд, постоянная Хаббла – все как прежде? А от исследовательских миссий-то хоть есть новости?

– Пока нет. – Сирхан позволяет себе немного расслабиться. Теперь, надо думать, дед снова спросит о том, как дурачатся с пределом Бекенштейна, то есть начнется типовой разговор № 29. Вскоре после заселения Эмбер вместе с другими учеными отправились в рекордно долгую экспедицию, и пока не канет где-то 1019 секунд, особого смысла ждать их назад нет. До края обозримой Вселенной очень далеко, пусть даже первые несколько сотен миллионов световых лет – до войда Волопаса и дальше – можно по-быстрому пройти через здешнюю сеть червоточин. В этот раз дочь Манфреда не оставила после себя ни одной копии.

Сирхану уже не раз приходилось вот так вот общаться с Манфредом, и в нынешнем своем воплощении, и во многих предыдущих. Такова природа мертвецов – когда звонишь им, они не помнят, что творилось в предыдущий вызов, и не будут помнить, если только не попросят их воскресить по ряду согласованных критериев. Манфред очень долго был мертв – Сирхан и Рита успели за это время воскреснуть и раза три или четыре прожить долгую семейную жизнь, а перед этим провести целый век в небытии.

– Мы не получали ответа ни от лангустов, ни от Неко. – Сирхан глубоко вздыхает. – Ну а сейчас ты спросишь меня о нашем точном местоположении, так что вот тебе специально подготовленная сводка. – После десяти идентичных сеансов они с Ритой решили, что будет разумно составить краткий ликбез для удовлетворения любопытства духа Манфреда – и один из агентов Сирхана бросает скрепленный красным сургучом поверх шелковой ленточки свиток в глубины зеркала.

Некоторое время Манфред проводит в молчании, переваривая информацию. В мире мертвых, надо думать, пролетают часы.

– Ну и ну, я что, проспал целую цивилизацию?

– Не проспал. Ты все это время был мертв, – педантично отмечает Сирхан, понимая, что говорит убийственно прямолинейно. – Да и мы тоже. Мы пропустили примерно три гигасекунды – хотели создать семью в таком месте, где наши дети вырастут в обычных условиях. Поселения со средой около тройной точки воды [108] и кислородной атмосферой стали строить далеко не сразу, как начался исход. Вот тогда-то и укоренилось увлечение неоморфизмом, – добавляет он с негодованием. Неоморфы долгое время сопротивлялись идее вложения ресурсов в постройку вращающихся цилиндров-колоний единственно для того, чтобы снабдить позвоночных нужным количеством G и подходящей атмосферой; в тот период политическая обстановка напоминала весьма оживленный футбольный матч. Но растущая кривая производств и благосостояния позволила ортодоксам через несколько десятилетий вновь стряхнуть оковы смертельного сна, сразу как только были преодолены фундаментальные препоны строительства поселений на холодных орбитах небогатых на металл коричневых карликов.