Башня у моря - Сьюзан Ховач

– Нам ведь не нужно устраивать скандал, Сара, правда?

– Правда, – подтвердила я.

– Это было бы очень плохо для всех нас. В особенности для детей.

– Да.

– Хорошо. Я рад, что мы пришли к согласию. Теперь дайте мне слово, что вы сделаете все, чтобы сохранить наши договоренности.

– Я… даю слово…

– Продолжайте.

– …сделать все… чтобы сохранить наши договоренности.

– Вы останетесь преданной женой Патрика. Не будете жаловаться.

– Да.

– Сара, мне нужно ваше слово.

– Обещаю.

– Да?

– Преданная жена… не жаловаться.

– Прекрасно. – Он прикоснулся ко мне. Я в шоке вскрикнула, а Макгоуан, увидев ужас в моих глазах, улыбнулся. – Так-то лучше, – проговорил он, приподнимая мой подбородок и вынуждая меня заглянуть ему в глаза. – Я люблю, чтобы женщины были покорными и послушными. – Его пальцы сжали мое лицо. Я бы вскрикнула еще раз, но едва могла дышать. – А теперь слушайте меня, – сказал он, понизив голос; улыбка исчезла с его лица. – Вы сдержите свое обещание, иначе, клянусь Господом, я прищемлю вас в таком месте, куда не заглядывает даже ваша горничная.

Он освободил меня. Я упала на кровать, и комната закружилась перед моими глазами.

– Патрик, ты хочешь что-нибудь добавить?

Наступила тишина – тишина Кашельмары, напряженная, пустая и жестокая.

– Отлично, мы уходим. Сара, до свидания. Не забывайте о том, что я вам сказал.

И я не забывала. Вспоминала ночь за ночью, день за днем, а когда в отчаянии пыталась вырваться из оков моего брака, перед моим мысленным взором возникал кошмар «договоренности» с Макгоуаном и застилал мой взор.

3

Прошла неделя. Они оставили меня в покое, а если я сталкивалась с Макгоуаном, он был настолько безупречно вежлив, что я вполне могла поверить, будто сцена в комнате наверху мне приснилась. Наконец, когда я пришла в состоянии, в котором могла с холодной головой обдумать сложившуюся ситуацию, я даже согласилась с ним в том, что скандал, который может повлиять на будущее наших детей, никому не нужен. После смерти Маргарет я решила, что будущее детей – это и мое будущее, и мне казалось чрезвычайно важным не ставить его под угрозу. Дети – это все, что у меня было. Мой единственный успех среди множества неудач, поэтому, что бы ни случилось, о них я должна думать в первую очередь. Что может значить моя частная жизнь и мое собственное унижение, когда на чаше весов лежит благополучие детей? Для них важно иметь двух родителей, которые внешне находятся в благопристойных отношениях. Любой намек на развод с какими бы то ни было слухами на неестественные пороки… Нет, немыслимо. Уж лучше договоренность с Макгоуаном, чем это. К тому же, как только Макгоуан переедет в Клонах-корт, я его почти не буду видеть.

Может быть, эта договоренность будет кошмаром, каким он мне и представлялся с самого начала. Мое унижение продолжится, но об этом, по крайней мере, никто не будет знать.

Нед не будет знать. Нед, с его яркими волосами и глазами, его бурной, неистощимой энергией, такой непохожей на робкую живость Джона. Люди утверждали, что молчаливость Джона странная, но сын мог говорить, я знала, что мог, и он был таким ласковым, ничуть не похожим на Неда, – тот вечно стремился в какую-нибудь экспедицию, и все его ласки ограничивались резким объятием на бегу. Джону требовалось только время. Маргарет это понимала, когда рассказывала мне истории о том, как поздно начал ходить Дэвид.

Как мне не хватало Маргарет!

– Маленькая хорошо ходит, миледи, – сообщила Нэнни, когда я помогала Элеоноре идти по полу детской. – Я думаю, она еще до года начнет ходить.

Элеонора походила на Неда яркостью волос и глазами. Она обещала стать хорошенькой, и я с нетерпением ждала, когда она подрастет немножко, чтобы я могла назаказать ей кучу платьиц, шелка, муслина, кисеи, шляпок, включая и соломенные с розовыми ленточками, и маленькие чепчики для воскресных служб в часовне. Я ясно видела, как иду по аллее азалий, Патрик легонько держит мои пальцы, дети идут рука об руку… и никто не знает.

В сентябре Макгоуан начал работы в Клонах-корте и объявил, что переедет туда в новом году.

Слава богу, подумала я и начала с нетерпением ждать нового года, как заключенный ждет дня освобождения.

– Сара, – обратилась ко мне Эдит в начале октября, – ты не могла бы уделить мне минутку?

На Эдит было платье, дополненное косынкой[15], очень модное, со множеством алых оборочек – в цвет ее нарумяненных щек. Поначалу я подумала, что она отважилась снова надеть турнюр, но потом поняла, что на ней плохо сидит корсет.

– Да, Эдит, конечно.

Я писала письмо Чарльзу, но отложила перо. Мы с Эдит избегали друг друга этим летом гораздо успешнее, чем я надеялась. И я даже забыла, когда мы в последний раз «обменивались словами».

Эдит села. Мы находились наверху, в комнате, которую я переоборудовала в маленький будуар или гостиную для себя. Я испытывала потребность в приватности, и, хотя и думала, что Патрик будет возражать, он согласился с этой идеей и даже предложил купить новую мебель для комнаты, если я пожелаю. Но я не хотела лишних трат – принесла старую мебель с чердака, заказала новую обивку для греческого дивана и стульев и попросила отполировать заново письменный столик карлтон-хаус. Мне успели приесться экзотические вкусы принца-регента, и я не находила их более декадентскими. Кашельмара незаметно влияла на меня, и точно так же, как я больше не считала этот дом уродливым, теперь находила моду начала века более привлекательной, чем изыски современных мастеров с их машинами.

– У меня для тебя важная новость, – сказала Эдит.

– Да? Ой как интересно! Слушаю. – Я подумала, может, она получила приглашение от Клары на Рождество. Они забыли про ссору и снова регулярно переписывались.

– Я выхожу замуж.

За этим наступило молчание. Я посмотрела на огонь в камине и туман за окном, потом на мое незаконченное письмо Чарльзу на письменном столе.

– Эдит, как это здорово! – Но это было совсем не здорово. Я предвидела конец моей свободы и моего тюремщика – не на отдалении, а расположившегося навсегда у дверей моей камеры. – И кто тот джентльмен, которого я должна поздравить?

Она сказала. Я попыталась придумать какой-нибудь ответ.