Дворянство. Том II. Ступай во тьму - Игорь Игоревич Николаев

class="p1">- Я не знаю тебя. Думаю, никто в мире тебя не знает, - устало вымолвила женщина, потирая ладони с тонко звенящими браслетами на запястьях. – Но…

Она хотела сказать «зуб даю», но передумала. Прозвучало бы как-то мелко, недостойно. Кроме того, кто знает, вдруг она ошиблась? Вдруг загадочные правила старого мага потребуют обещанный залог?

- Думается, ты хотел мне что-то сказать. Что-то неприятное. Посмотрел, увидел и передумал. Или отложил на потом. Говори.

Пантин помолчал, все еще развернувшись к женщине левым боком. А после сумрачно произнес:

- Не ходи к Ульпиану.

- Почему?

- Ты его не застанешь.

- Ладно, - пожала плечами Елена. – Зайду днем. Или вечером. Если он отъехал, передам письмо через жену.

- Ты не поняла, - терпеливо вымолвил фехтмейстер и повторил, на сей раз, четко разделяя слова долгими паузами. – Ты. Его. Не застанешь.

- Да что та… - не довольно заговорила Елена и осеклась. Побледнела, сжав кулаки, не желая знать, отрицая страшную догадку, но и не в силах отмахнуться.

- Да. Ульпиан убит. Его закололи у дверей собственного дома.

Елена резко вскинула голову, и фехтмейстер быстро добавил, будто прочитал вопрос в ее мыслях:

- Нет. Обычное убийство. Обычные люди. Наемные бандиты.

Женщина оперлась бедром о парапет, будто ноги держали ее с трудом, тяжело перевела дух.

- Так вот в чем дело, - прошептала она, пораженная внезапной догадкой. – И Дессоль говорила о том же. Недовольство больших людей, оно словно тень… Мэтр не боялся, что я принесу ему беду. Он думал, что может принести беду мне. И прогнал, чтобы вывести из-под удара. А книга… это не подарок… это завещание. Посмертный дар.

Пантин ничего не сказал, и молчание старого колдуна звучало красноречивее любых речей.

Елена прерывисто вздохнула, выпрямилась, мрачная и высокая. И произнесла лишь одно слово:

- Кто?

Пантин сделал шажок в ее направлении, крошечный, будто невидимая сила отталкивала, не давала подойти ближе.

- Прежде чем ты что-то сделаешь сейчас, - заговорил он. – Подумай. Я не стану ни подталкивать тебя, ни останавливать. Не помогу и не наврежу. Все решения, что ты сейчас примешь, будут лишь твоими. Любое что-нибудь изменит, что-нибудь исправит, а что-нибудь необратимо разрушит. И не с кем будет разделить ответственность. Некого обвинить в последствиях. Ныне твоя судьба в твоих руках. Только в твоих.

Елена помолчала, уставившись на фехтмейстера взглядом темных глаз. Зрачки мерцали отраженным светом факелов на мосту и разгорающимся огоньком холодной ярости, тем более страшной, что пламя ее горело, скованное ледяным панцирем выдержки.

- Кто?

Пантин молча отступил, одновременно махнув рукой в сторону городской стены и ворот на берегу, в конце моста. Дескать, вперед, путь открыт, но без меня. Елена стиснула зубы и двинулась к воротам, шагая быстро, размашисто, не оборачиваясь.

Образ Ведьмы был собран из нескольких, но в базе этот рисунок:

А это прообраз адвоката:

Глава 24

Глава 24

«Однажды, не помню уже от кого и в каких обстоятельствах, довелось мне услышать, что в любом изменении всегда нужно сделать шаг необратимости. Человек принимает решение и заключает договор с сами собой – почему должно совершить то или иное деяние. Совершает, и жизнь делится на две части. Путь к такому решению может быть сколь угодно долгим, но черта пересекается лишь единожды и навсегда.

Однажды Хель пожелала убить – и убила, сурово, мучительствуя, но разум ее был помрачен. И то не было шагом необратимости. Однажды она решила погубить человека – и погубила, но действуя в сообщности, чужими руками. И опять же то действие не привело ее к границе человечности. Так содеялись два шага, каждый из коих подводил Королеву к черте, за которой начиналась дорога в ад. К черте, однако, не за черту.

История обросла множеством легенд и слухов, они давно скрыли истину, как мусор и опавшая листва неухоженную могилу. Но я видел и помню все, будто не прошли с той поры десятилетия… Как странно – нет нужды прилагать усилия, напрягать усталую, выхолощенную память. Стоит лишь закрыть глаза и все предстает передо мной так ясно, отчетливо… Быть может, в том и было мое предназначение? Пантократор сохранил мне жизнь и толику здоровья, чтобы я, на исходе своих лет, записал эти строки, передав знание?

Так или иначе, сейчас я расскажу тебе, что в действительности случилось тогда в Пайт-Сокхайлхейе. Когда Хель решила убить – и без громких слов, клятв, проклятий пошла убивать»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Двадцать девятое письмо сыну, о Необратимости»

Раньян проснулся от мерзкого звука и чувства, что ему долбят по голове молоточком. Не слишком больно, зато без перерыва, будто льют на темя воду по каплям. Бретер со стоном открыл глаза, закрылся ладонью от света, колющего зрачки словно иголкой. Жить было страшно и очень, очень плохо, а стук все продолжался.

Мужчина приглушил второй стон, чувствуя себя выброшенным на берег морским зверем, здоровенной тушей, слишком большой и слабой вне родной стихии. Воспоминания о минувшем дне, вернее ночи возвращались, но урывками, складываясь в неполную мозаику. Лежавшая слева женщина что-то пробормотала во сне и, не приходя в себя, закинула на мужчину руку. Рука была красивая, холеная, с перстнями на каждом пальце, включая большой. Помимо украшений на девице больше ничего не имелось.

Раньян перевернулся на спину, надеясь, что в таком положении будет легче думать и вспоминать. Кажется, справа тоже кто-то лежал. Пахло благовониями, духами и вином, настоянным на розовых лепестках. Судя по тяжести в голове, хмель, происходящий из употребления благородного вина, ничем не отличался от обычной «яблоневки». Бретер покосился налево, затем направо, преодолевая тупую боль в глазных мышцах. Обнаружил, что лежит на широченной кровати в роскошно обставленной комнате с тканевыми обоями. Люстра-семисвечник, камин, отделанный мрамором … И по красивой блондинке с каждого бока.

В принципе, наблюдаемое должно было радовать и преисполнять гордости, но у Раньяна имелось стойкое ощущение, что все очень, очень плохо, и отнюдь не из-за сурового похмелья. Он закрыл больные глаза и попробовал сосредоточиться на выматывающем стуке, который долбил и долбил по вискам, пробивая до основания черепа. Птица… кажется, чертова птица за окном. Скачет по свинцовой крыше и склевывает что-то. В суп бы проклятую. Раньяну некстати вспомнилось полуголодное детство, силки, ловля голубей и типичная