Шерли - Шарлотта Бронте

Каролина снова связала тетради, но не выпустила пачку из рук, раздумывая, что бы это могло означать. Она смутно догадывалась, что, заглянув в них, приоткрыла чью-то тайну.

— Видите, это тетрадки Шерли, — беззаботно заметил Генри.

— Это ты их дал мистеру Муру? Наверное, она писала сочинения с миссис Прайор?

— Да нет же, она их писала в моей классной комнате в Симпсон-Гроуве, еще когда жила у нас. Мистер Мур тогда учил ее французскому языку: ведь это его родной язык.

— Я знаю… А что, Генри, она была прилежной ученицей?

— Она-то? Такая озорница, хохотушка! Зато с ней всегда было весело и уроки проходили незаметно. Она все схватывала так быстро, что даже не поймешь, как она успевает. Французский был для нее легче легкого, — ох, и бойко же она говорила — быстро-быстро, не хуже самого мистера Мура!

— Она слушалась учителя? Наверное, проказничала?

— О, с нею хлопот хватало! Ужасная была вертушка, но мне она нравилась. Я от Шерли просто без ума!

— «Просто без ума»! Ах ты глупый! Ты сам не знаешь, что говоришь.

— Я действительно от нее без ума; она свет моих очей, — вчера вечером я так и сказал мистеру Муру.

— Наверное, он отчитал тебя за такие преувеличения.

— Вовсе нет! Он никогда меня не отчитывает и не ворчит, как всякие там гувернантки. Он читал книгу и только улыбнулся, не поднимая глаз, а потом сказал, что если мисс Килдар всего лишь свет моих очей, значит, она не та, за кого он ее принимает. Это, должно быть, потому, что я всего лишь близорукий маленький калека и глаза у меня тусклые. Какой я несчастный, мисс Каролина! Я ведь калека…

— Это ничего не значит, Генри, все равно ты очень милый мальчик, и если Бог не дал тебе здоровья и силы, он наградил тебя хорошим нравом, добрым сердцем и ясным умом.

— Меня всегда будут презирать. Иногда мне кажется, что даже вы с Шерли меня презираете.

— Послушай, Генри, мне вообще не нравятся мальчишки: я их просто боюсь. Мне кажется, что все они настоящие маленькие разбойники, которым доставляет какое-то особое удовольствие убивать и мучить птиц, насекомых, котят, всех, кто слабее их самих. Но ты совсем на них не похож, и ты мне очень нравишься. Ты рассудителен, как взрослый мужчина. «Видит Бог, даже рассудительнее многих взрослых», — добавила она про себя. — Ты любишь книги и разумно говоришь о том, что прочитал.

— Да, я люблю читать. Это правда, я многое чувствую и многое понимаю.

В этот момент в комнату вошла мисс Килдар.

— Генри, — сказала она, — я принесла твой завтрак. Сейчас я тебе все приготовлю.

Шерли поставила на стол стакан парного молока, тарелку с чем-то весьма похожим на жареную подошву и положила рядом вилку, вроде тех, на которых поджаривают хлеб.

— Что вы тут делаете вдвоем? — спросила она. — Грабите стол мистера Мура?

— Смотрим твои старые тетради, — ответила Каролина.

— Мои тетради?

— Тетради с французскими упражнениями. Взгляни, как заботливо их сохраняют: видно, они кому-то дороги.

Каролина показала ей тетради. Шерли живо схватила всю пачку.

— Вот предполагала, что хоть одна из них уцелеет! — проговорила она. Я думала, что все они давно уже пошли на растопку плиты или на папильотки служанкам в Симпсон-Гроув. Генри, зачем ты их бережешь?

— Я тут ни при чем. Я о них и не думал. Мне бы и в голову не пришло, что кому-то нужны старые тетрадки. Это мистер Мур спрятал их в дальнем ящике стола да, наверное, и забыл о них.

— C'est cela,[118]он просто о них позабыл, — подхватила Шерли. — Смотрите, как красиво написано, — добавила она не без гордости.

— Ох, какой ты была озорницей в то время! Я-то тебя хорошо помню: высокая, но такая тоненькая и легкая, что даже я мог тебя поднять. Как сейчас вижу твои длинные густые локоны и твой пояс, — концы его всегда развевались у тебя за спиной. Сначала, мне помнится, ты всегда забавляла мистера Мура, а потом каждый раз ужасно его огорчала.

Шерли перелистнула густо исписанную страницу, но ничего не ответила.

— Это я писала однажды зимой, — проговорила она. — Описание зимы.

— Я помню, — сказал Генри. — Мистер Мур прочел и воскликнул: «Voilà le Francais gagné!»[119]

Он тебя тогда похвалил. А потом ты упросила его нарисовать сепией тот пейзаж, который описала.

— Значит, ты все помнишь, Генри?

— Помню. Нам в тот день всем попало за то, что мы не сошли к чаю, когда нас позвали. Как сейчас помню: наш учитель сидит за мольбертом, а ты стоишь за его спиной, держишь свечу и смотришь, как он рисует заснеженный утес, сосну, оленя, который лежит под ней, и полумесяц на небе.

— Генри, ты знаешь, где его рисунки? Надо их показать Каролине.

— У него в портфеле, только он заперт, а ключ у мистера Мура.

— Спроси у него ключ, когда он придет.

— Ты должна сама у него спросить, Шерли, а то последнее время ты с ним неласкова, — я это заметил. Сделалась взрослой леди и загордилась.

— Ты для меня настоящая загадка, Шерли, — прошептала ей на ухо Каролина. — Я теперь каждый день делаю открытия одно страннее другого. А я-то думала, что ты мне доверяешь! Непонятное ты существо. Даже этот мальчик тебя осуждает.

— Видишь ли, Генри, старое мною забыто, — сказала мисс Килдар, обращаясь к юному Симпсону и словно не замечая Каролины.

— Это очень плохо. Если у тебя такая короткая память, ты недостойна быть утренней звездой человека.

— «Утренней звездой человека», — подумать только! Кого же ты подразумеваешь под «человеком»? Уж не свою ли собственную персону? Иди лучше сюда, пей молоко, пока оно теплое.

Маленький калека встал и заковылял к камину: он оставил там свой костыль.

— Бедный, милый мой хромоножка, — ласково пробормотала Шерли, поддерживая его.

— Скажи, Шерли, кто тебе больше по душе: я или Сэм Уинн? — спросил мальчик, когда она усадила его в кресло.

— Ох, Генри, этого Сэма Уинна я терпеть не могу, а ты — мой любимец.

— А кто тебе милее: я или мистер Мелоун?

— Ты и тысячу раз ты!

— Но ведь они такие видные, статные мужчины, оба с бакенбардами, и в каждом шесть футов росту.

— Да, а ты так и останешься маленьким бедным хромушей.

— Я и сам знаю.

— И все же тебе нечего печалиться. Я ведь тебе не раз говорила о человеке, который был таким же маленьким, хилым страдальцем, но это не помешало ему стать могучим, как великан, и храбрым, как лев. Помнишь, кто это?