Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин

Блюмкин рассказал Радеку о поручении Троцкого и о своих попытках передать его письма сторонникам в Москве. Он почти что исповедовался Радеку. Ведь если в ОГПУ узнают о его контактах с Троцким, то ему грозит расстрел. Еще в 1923 году на Лубянке получили право самим рассматривать преступления, совершенные сотрудниками ОГПУ. Так что же ему делать? Все рассказать руководству и в ЦКК или уехать в командировку за границу?

Выслушав Блюмкина, Радек посоветовал ему… признаться. И чем быстрее, тем лучше. И еще порекомендовал поговорить с другим видным троцкистом — Иваром Смилгой. Смилга тоже признал свои ошибки и был восстановлен в ВКП(б).

На следующий день Блюмкин говорил со Смилгой, а потом снова с Радеком. Результаты этих бесед его ошеломили. Они оба однозначно высказались за то, чтобы Блюмкин рассказал о встрече с Троцким в ЦКК. Более того, они проинформировали о деле Блюмкина еще одного своего товарища — Евгения Преображенского. И он тоже поддержал их. Радек обещал, что, когда Блюмкин пойдет признаваться, они втроем обещают ему поддержку и защиту.

Блюмкин ушел от Радека окончательно подавленным. О его тайне знали уже несколько человек, и он не сомневался, что о ней быстро узнают и «наверху». А если это произойдет раньше, чем он успеет прийти с повинной, то будет еще хуже. Так что же делать?

Тогда он снова пошел за советом к Лизе, своей последней любви.

* * *

Блюмкин, конечно, представлял, как работает «система оповещения ОГПУ», и догадывался, что о многих его поступках на Лубянке уже известно. Так оно и было. Он совсем не удивился, когда уже в тюрьме ему, например, дали прочитать запись его пикировки с Маяковским, когда поэт советовал «Блюмочке» «не задираться». Почти дословное изложение их разговора! Но работой секретного сотрудника — сексота — Блюмкин остался недоволен. «Если же добавить к этому, что в тот вечер шпильки от меня за поддержку Маяковского получили многие мои собеседники, то, очевидно, и сексот был среди них, — уточнял Блюмкин. — Так, образ-характер его сводни ясен. В данном случае имеет место вульгарная недобросовестность сексота. Если мои объяснения не внушают доверия, — я могу просить очной ставки с Маяковским и Кольцовым».

Хотя Радек пообещал ему, что их разговоры останутся тайной, Блюмкин не очень-то обольщался на этот счет. Уже после его расстрела Троцкий так реконструировал в своем «Бюллетене оппозиции» события, связанные со встречами Блюмкина и Радека:

«Блюмкин хотел информироваться и разобраться, в частности понять причины капитуляции Радека. Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что в лице Радека оппозиция имеет уже ожесточенного врага, который, потеряв последние остатки нравственного равновесия, не останавливается ни перед какой гнусностью. Тут надо еще принять во внимание как характерную для Блюмкина склонность к нравственной идеализации людей, так и его близкие отношения с Радеком в прошлом…

Радек… потребовал, по его собственным словам, от Блюмкина немедленно отправиться в ГПУ и обо всем рассказать. Некоторые товарищи говорят, что Радек пригрозил Блюмкину в противном случае немедленно донести на него. Это очень вероятно при нынешних настроениях этого опустошенного истерика. Мы не сомневаемся, что дело было именно так».

Другими словами, Троцкий подозревал, что Радек мог «заложить» Блюмкина, а скорее всего, и сделал это. Вероятно, и у Блюмкина были те же опасения. Версия о том, что Радек «сдал» Блюмкина, до сих пор жива, хотя документальных подтверждений этого не обнаружено. В отличие от других. При всем своем опыте работы в ВЧК — ГПУ — ОГПУ Блюмкин, наверное, и подумать не мог, что почти все люди, с которыми он будет встречаться в тот роковой для себя октябрь 1929 года, сообщат об этом «куда надо». Включая и Лизу Горскую, к которой он приходил уже в полном отчаянии.

В субботу, 12 октября, Блюмкин, по сообщению Горской, выглядел подавленным и мрачным. В воскресенье вечером, 13 октября, он показался ей «фразером, напыщенным человеком» и произвел «в общем какое-то неприятное впечатление». В понедельник, 14-го, она заметила, что «от его решимости и бодрости осталось мало, что настроение у него упало».

Во время этой, последней, встречи Блюмкин взволнованно говорил ей, что если он позвонит в ЦКК, то оттуда сразу сообщат о нем на Лубянку и он будет арестован, а потом и расстрелян. «Мне тяжело идти на все это, но другого выхода нет, — рассуждал он. — Ведь Радек или Смилга сами могут в любую минуту позвонить на Лубянку».

Вероятно, под нажимом Лизы Блюмкин все же позвонил в ЦКК. Он говорил в ее присутствии с членом ЦКК Ароном Сольцем и просил того вместе с Орджоникидзе, председателем ЦКК, его принять. Но Сольц, сославшись на занятость, отказался.

Блюмкин потерял контроль над собой. Он заметался. То он собирался все же написать заявление в ЦКК, то говорил, что все бесполезно и его все равно арестуют, то говорил, что уедет за границу, то начинал собирать бумаги, чтобы идти в ЦКК или на Лубянку. В конце концов Лиза ушла.

«Все время не покидала меня мысль о том, что, собственно говоря, раньше всех обо всем должен узнать т. Трилиссер, что я, его сотрудница, обязана ему рассказать еще до того, как Блюмкин пойдет в ЦКК», — сообщала Горская в своем рапорте. В тот же день она пошла к Трилиссеру, но на месте оказался только его заместитель Матвей Горб. Он внимательно выслушал Горскую и обещал все передать своему начальнику.

На следующий день ее принял и сам Трилиссер. «Я ждал в приемной Трилиссера, — вспоминал Агабеков, — когда вдруг вошла сотрудница иностранного отдела Лиза Горская и обратилась с просьбой пропустить ее вне очереди. У нее небольшое, но важное и срочное дело. У Трилиссера она задержалась около часу».

Трилиссер, однако, повел себя странно. Он посоветовал Лизе не встречаться с Блюмкиным и сказал, что сам его вызовет. Объяснений такому решению может быть несколько. Возможно, ОГПУ хотело проследить за действиями и связями Блюмкина и опасалось, что на этой стадии Лиза может его спугнуть. А возможно, Трилиссер хотел поговорить с глазу на глаз с человеком, которому он покровительствовал, и подсказать ему выход из сложившейся ситуации. Кто знает — если бы Блюмкин пришел сам, как все сложилось бы…

На следующий день его действительно вызвали, но Блюмкин на Лубянку не явился. «Тут уже я окончательно убедилась в том, что он трус и позер и не способен на большую решительность», — возмущалась Горская.

Но факт оставался фактом — Блюмкин исчез. Игра подходила к концу.

Блюмкин все-таки решил скрыться. Правда, накануне он обдумывал еще один вариант — покончить с собой. Но как именно это сделать? Он пришел к знакомому врачу Григорию Иссерсону и попросил у него яду. Пока изумленный доктор соображал, что к чему, Блюмкин пустился в рассуждения, как лучше всего совершить самоубийство. «У тебя же револьвер есть», — наконец съехидничал Иссерсон. «Конечно, — ответил Блюмкин, — можно пустить пулю в лоб, но я не хотел бы стреляться из своего револьвера, которым поубивал многих контрреволюционеров».