Идиот - Федор Достоевский

— Вы, может быть, слишком уж беспокоитесь.

— Вы удивительны, князь; вы не верите, что он способен убитьтеперь десять душ.

— Я боюсь вам ответить; это всё очень странно, но…

— Ну, как хотите, как хотите! — раздражительно закончилЕвгений Павлович: — к тому же вы такой храбрый человек; не попадитесь толькосами в число десяти.

— Всего вероятнее, что он никого не убьет, — сказал князь,задумчиво смотря на Евгения Павловича.

Тот злобно рассмеялся.

— До свидания, пора! А заметили вы, что он завещал копию ссвоей исповеди Аглае Ивановне?

— Да, заметил и… думаю об этом.

— То-то, в случае десяти-то душ, — опять засмеялся ЕвгенийПавлович, и вышел.

Час спустя, уже в четвертом часу, князь сошел в парк. Онпробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома,впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, иприбывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля,Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве;опасаться, стало быть, было нечего.

Но беспокойство князя возрастало с минуты на минуту. Онбродил по парку, рассеянно смотря кругом себя, и с удивлением остановился,когда дошел до площадки пред воксалом и увидал ряд пустых скамеек и пюпитровдля оркестра. Его поразило это место и показалось почему-то ужасно безобразным.Он поворотил назад и прямо по дороге, по которой проходил вчера с Епанчиными ввоксал, дошел до зеленой скамейки, назначенной ему для свидания, уселся на нейи вдруг громко рассмеялся, от чего тотчас же пришел в чрезвычайное негодование.Тоска его продолжалась; ему хотелось куда-нибудь уйти… Он не знал куда. Над нимна дереве пела птичка, и он стал глазами искать ее между листьями; вдруг птичкавспорхнула с дерева, и в ту же минуту ему почему-то припомнилась та “мушка”, в“горячем солнечном луче”, про которую Ипполит написал, что и “она знает своеместо и в общем хоре участница, а он один только выкидыш”. Эта фраза поразила егоеще давеча, он вспомнил об этом теперь. Одно давно забытое воспоминаниезашевелилось в нем и вдруг разом выяснилось.

Это было в Швейцарии, в первый год его лечения, даже впервые месяцы. Тогда он еще был совсем как идиот, даже говорить не умел хорошо,понимать иногда не мог, чего от него требуют. Он раз зашел в горы, в ясный,солнечный день, и долго ходил с одною мучительною, но никак не воплощавшеюсямыслию. Пред ним было блестящее небо, внизу озеро, кругом горизонт светлый ибесконечный, которому конца края нет. Он долго смотрел и терзался. Емувспомнилось теперь, как простирал он руки свои в эту светлую, бесконечнуюсиневу и плакал. Мучило его то, что всему этому он совсем чужой. Что же это запир, что ж это за всегдашний великий праздник, которому нет конца и к которомутянет его давно, всегда, с самого детства, и к которому он никак не можетпристать. Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро на водопадерадуга, каждый вечер снеговая, самая высокая гора, там вдали, на краю неба,горит пурпуровым пламенем; каждая “маленькая мушка, которая жужжит около него вгорячем солнечном луче, во всем этом хоре участница: место знает свое, любитего и счастлива”; каждая-то травка растет и счастлива! И у всего свой путь, ивсё знает свой путь, с песнью отходит и с песнью приходит: один он ничего незнает, ничего не понимает, ни людей, ни звуков, всему чужой и выкидыш. О, он,конечно, не мог говорить тогда этими словами и высказать свой вопрос; онмучился глухо и немо; но теперь ему казалось, что он всё это говорил и тогда;все эти самые слова, и что про эту “мушку” Ипполит взял у него самого, из еготогдашних слов и слез. Он был в этом уверен, и его сердце билось почему-то отэтой мысли…

Он забылся на скамейке, но тревога его продолжалась и восне. Пред самым сном он вспомнил, что Ипполит убьет десять человек, иусмехнулся нелепости предположения. Вокруг него стояла прекрасная, яснаятишина, с одним только шелестом листьев, от которого, кажется, становится ещетише и уединеннее кругом. Ему приснилось очень много снов и всё тревожных, откоторых он поминутно вздрагивал. Наконец, пришла к нему женщина; он знал ее,знал до страдания; он всегда мог назвать ее и указать, — но странно, — у нейбыло теперь как будто совсем не такое лицо, какое он всегда знал, и емумучительно не хотелось признать ее за ту женщину. В этом лице было столькораскаяния и ужасу, что, казалось, — это была страшная преступница, и только чтосделала ужасное преступление. Слеза дрожала на ее бледной щеке; она поманилаего рукой и приложила палец к губам, как бы предупреждая его идти за ней тише.Сердце его замерло; он ни за что, ни за что не хотел признать ее запреступницу; но он чувствовал, что тотчас же произойдет что-то ужасное, на всюего жизнь. Ей, кажется, хотелось ему что-то показать, тут же недалеко, в парке.Он встал, чтобы пойти за нею, и вдруг раздался подле него чей-то светлый,свежий смех; чья-то рука вдруг очутилась в его руке; он схватил .эту руку,крепко сжал и проснулся. Пред ним стояла и громко смеялась Аглая.

Она смеялась, но она и негодовала.

— Спит! Вы спали! — вскричала она с презрительнымудивлением.

— Это вы! — пробормотал князь, еще не совсем опомнившись и судивлением узнавая ее: — ах, да! Это свидание… я здесь спал.

— Видела.

— Меня никто не будил кроме вас? Никого здесь кроме вас небыло? Я думал, здесь была… другая женщина.

— Здесь была другая женщина?!

Наконец он совсем очнулся.

— Это был только сон. — задумчиво проговорил он, — Странно,что в этакую минуту такой сон… Садитесь.

Он взял ее за руку и посадил на скамейку; сам сел подле нееи задумался. Аглая не начинала разговора, а только пристально оглядывала своегособеседника. Он тоже взглядывал на нее, но иногда так, как будто совсем не видяее пред собой. Она начала краснеть.

— Ах да! — вздрогнул князь: — Ипполит застрелился!

— Когда? У вас? — спросила она, но без большого удивления: —ведь вчера вечером он был, кажется, еще жив? Как же вы могли тут спать послевсего этого? — вскричала она, внезапно оживляясь.

— Да ведь он не умер, пистолет не выстрелил.

По настоянию Аглаи, князь должен был рассказать тотчас же идаже в большой подробности всю историю прошлой ночи. Она торопила его врассказе поминутно, но сама перебивала беспрерывными вопросами и почти всёпосторонними. Между прочим, она с большим любопытством выслушала о том, чтоговорил Евгений Павлович, и несколько раз даже переспросила.

— Ну, довольно, надо торопиться, — заключила она, выслушаввсё, — всего нам только час здесь быть, до восьми часов, потому что в восемьчасов мне надо непременно быть дома, чтобы не узнали, что я здесь сидела, а яза делом пришла; мне много нужно вам сообщить. Только вы меня совсем теперьсбили. Об Ипполите я думаю, что пистолет у него так и должен был не выстрелить,это к нему больше идет. Но вы уверены, что он непременно хотел застрелиться, ичто тут не было обману?