Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая

– Я, – Бер положил руки на пояс, не замечая, что Велеб и брат держат его за плечи, – помню свой долг перед родом. Я не оскорбил его ни обманом, ни кровосмешением. А если бы я это сделал… – он перевел уничижительный взгляд на Святослава, – не знаю, как у меня хватило бы духу перед богами и дедами притязать хоть на какой-нибудь княжий стол!

Он развернулся и пошел к своей лодке, где давно ждал Шигберн. Улеб, Свен и Торкиль пошли за ним, иногда оглядываясь. Но никто их не преследовал. Святослав молчал, и его люди ждали распоряжений. На душе у всех было гадко: зная обстоятельства дела, гриди не могли не признать, что Бер ни произнес ни одного слова лжи.

– Ёж твою ж мышь… – пробормотал Болва, глядя, как хольмгардские садятся в свою лодку и отплывают. – Вот ведь встрешник эту… деву принес!

Он окинул взглядом причал: все словенские старейшины, привлеченные шумом, стояли и слушали. Слишком много тайн разом открыли боги в ответ на первую за тринадцать лет Святославову жертву. Однако многие понимали: лучше бы этим тайнам оставаться где-нибудь на острове Буяне, под камнем белым, под дубом сырым.

* * *

Почти весь день Мальфрид провела на речной веже. Ни делать что-то, ни думать о чем-то было невозможно. Только ждать, чем завершится совет в Перыни.

Лодка из Хольмгарда показалась самой первой, дав знать, что совет закончился. Когда она достаточно приблизилась, Мальфрид пересчитала головы и облегчено вздохнула: все вернулись. Странно было бы ждать иного от совета в святлище, где само место обеспечивало мир, однако она не могла быть спокойна, зная, какие неримиримые воли там столкнутся.

Когда лодка подошла к внутреннему причалу, Мальфрид уже стояла там.

– Что? – в нетерпении она шагнула навстречу родичам. – Что там?

Улеб, высадившись первым, глянул на нее и поджал губы, будто говоря: да ничего хорошего. Но Мальфрид не заметила – она не сводила изумленных глаз с Бера. Ее веселый родич будто разом постарел на десять лет: его черты стали более резкими, в глазах клубилась тьма отчаяния.

– Бер… – Мальфрид подалась к нему.

Хотелось спросить: ты не захворал? Тревожилась она по большей части за Улеба, так Улеб вот он, живой и здоровый. Что его так сокрушило?

Бер повернулся к ней, глядя вниз, потом набрал в грудь воздуха, будто ему было нечем дышать. Медленно поднял глаза. Весь его вид выражал глубокое горе, будто он разом лишился всех, кого любил. Потом он покачал головой, закрыл лицо руками и так застыл, будто не мог видеть то, что перед глазами. То есть ее, Мальфрид.

И тут она поняла. Ее тайны больше не существует. Это отчаяние оттого, что теперь Бер знает о ней все. То, чего вовсе не хотел бы знать.

В глазах потемнело. Уже полтора года Бер был ее главной опорой, тем корнем, на котором держалась ее связь с белым светом. Она привыкла думать, что он всегда на ее стороне, что бы ни случилось. А теперь он смотрит так, словно она умерла…

Причал покачнулся, и белый свет пропал, будто разом угасло небо.

* * *

Сквозь туман и мрак, из немыслимой дали доносились смутно знакомые голоса. Мальфрид не могла разобрать ни слова, не могла даже вспомнить эти голоса, и это было мучительно. Но постепенно мрак яснел, голоса приблизились, до нее начал доходить смысл слов.

– Я понимаю, ты чувствовала себя оскорбленным за весь наш род! – сердито выговаривал где-то поблизости и сверху голос старой женщины. – Но ты мог бы придумать что-нибудь поумнее, чем затевать свару и чуть ли не драку с ним прямо на причале!

– Я хотел разбить ему морду! – с тоской и отчаянием отвечал ей мужской голос. Он раздавался еще ближе и почему-то снизу, будто спорили небесные и подземные духи. Мальфрид еще не вспомнила, кому принадлежит это голос, но сам его звук нес ей отраду. – Я ничего не думал! Не мог я думать! Я хотел его убить, и слава богам, что от этого я воздержался!

– И теперь об этом деле знает вся земля словенская!

– Они все равно узнали бы! – вступил другой мужской голос. – Он же сам объявил, что это его дитя! Прямо в обчине!

– А это… точно так и есть? – с сомнением спросила женщина.

– Да уж конечно! – подтвердил этот второй голос почти насмешливо. – Об этом и в Киеве знают, и у нас в Плескове еще с тех пор знают, как Эльга ее привезла.

Те двое возмутились разом:

– И ты знал?

– Йотуна мать!

– Так что же ты молчал?

– Ну вот, теперь вы знаете. Кому-то это знание прибавило счастья?

Мальфрид попыталась открыть глаза, но веки казались слишком тяжелыми. Лоб тоже был налит болезненной тяжестью, в голове шумело.

– Смотри, она, кажется, очнулась, – сказал второй мужской голос.

Потом кто-то взял ее руку.

– Мальфи! – негромко позвал первый голос. – Ты слышишь меня?

Наконец она сумела поднять веки и увидела склонившееся над ней лицо. Поодаль смутно виднелись еще два, но на них она пока не могла сосредоточиться.

– Ты жива? – окликнул ее Бер. – Хочешь пить?

Он снял с ее лба мокрую ветошь, и ей стало немного легче. В глазах прояснилось. Она попыталась сесть; Бер подхватил ее под спину и усадил. Кто-то подал ему ковш с водой, он передал его Мальфрид, но не выпустил и поддерживал, пока она пила, чтобы не пролила на себя.

– Что случилось? – обреченно прохрипела Мальфрид, желая скорее узнать все.

– Ты упала на причале. Я тебя домой принес. Как ты сейчас?

– Нет… там… в Перыни, что случилось?

– Святослав при всех объявил, что у тебя – его ребенок, – сказала Сванхейд. – А этот дуб кольчуги, – она со смесью досады и гордости кивнула на любимого внука, – прямо у лодок чуть не вызвал его на драку. И теперь вся земля словенская знает, что у тебя был ребенок еще до того, как ты сюда попала. От Святослава, – чуть помолчав, добавила она, поскольку именно это было открытием для обитателей Хольмгарда. – Святослав теперь знает, что у тебя есть и второе дитя, но это уже куда менее важно.

– Почему же ты не сказала нам раньше? – с печалью спросил Бер, не выпуская ее руки.

Мальфрид не ответила. Ее наполнял жгучий стыд.

– Я пошла… к Князю-Медведю… чтобы это дитя родилось как священное дитя, – сказала она чуть погодя. – Чтобы смыть с него… этот позор.

– Но со Святослава никто этот позор не смоет, – со злостью сказал Бер. – Хоть он сто лет в бане просиди. Мне стыдно, что у меня такой брат! Если уж ты взял в жены свою родню… – он вздохнул, еще помня, как сам томился сходным желанием, – то уж держись! Но взять, а потом отослать, будто рабыню… Не был бы он мне родич, я бы его на остров вызвал[25]! Никогда его не прощу!