Мужчина в полный рост - Том Вулф

В ответ сердито:

— И шшто?

— Может, он просто следует твоему совету?

— Эт какому же?

— Помнишь, что ты мне до этого говорил? «Работай языком, в „биток“ не ввязывайся». Вот трасти и работает языком. Этот амбал умеет поговорить, а?

Пять-Ноль на своей койке зло прищурил глаза. Потом лицо его разгладилось, и он задумчиво уставился в стену. Через минуту гаваец с улыбкой посмотрел на Конрада и кивнул.

— Точняк, бра, — сказал он, — точняк. — И грустно рассмеялся. — Эдод хымырь хорошо работает языком. Эдод хымырь — у эдого хымыря язык подлиннее моего! У эдого китаёзы он прямо на батарейках, полный вперед! — Пять-Ноль расхохотался. — Все, Конрад, больше не слушай меня! Слушай эдого китайского хымыря!

Дважды в день, утром и вечером, охранники выводили заключенных из камер в «общую комнату», где те проводили по четыре часа «общего времени». В принципе, никого не принуждали, можно было остаться в камере. Но тогда будешь просто сидеть один — ходить из «общей комнаты» в камеру и обратно не разрешалось. Конрад так боялся попасться на глаза Ротто, что сперва решил отсидеться. С другой стороны… целый день торчать в этой клетке для ящериц, глядя сквозь проволочный потолок на мостки охранников и слушая скрип вентиляторов, — перспектива довольно мрачная… к тому же рано или поздно выйти всё равно придется — надо же принимать душ… и потом, Конрад не хотел, чтобы хатник считал его чудаком или, еще хуже, трусом… кроме того, тело просило движения, пусть даже короткой прогулки в унылую «общую комнату»… и что-то внутри — его никчемная обманутая душа? — говорило, что страху нельзя поддаваться. Поэтому Конрад вышел в коридор вместе с Пять-Ноль и всеми остальными.

Общая комната — большая бетонная коробка с двумя рядами металлических столов посередине. Столы и стулья, как и прочие предметы обстановки, привинчены к полу. Вдоль одной из стен несколько кранов с душами, отгороженных от общей комнаты бетонной перегородкой по пояс высотой, возле стены напротив за такой же перегородкой несколько унитазов и раковин. У третьей стены два телефона с оплатой разговоров за счет вызываемого абонента. Рядом телевизор на высокой металлической подставке. Переключать программы можно было, лишь взобравшись на один из столов, и то при высоком росте. Над головой не имелось ни проволочного потолка, ни мостков с охранниками, только видеокамера в углу — она передавала изображение на монитор охраны. Видеокамера располагалась так, что за душевой перегородкой без всякого ведома охранников могло происходить… что угодно.

Эта мысль сразу обожгла Конрада ужасом. Надо было держаться от Ротто и его группы как можно дальше, но не приближаясь при этом к Громиле и его прихлебателям. Громила сразу бросался в глаза, стоило хотя бы мельком взглянуть в сторону телефонов и телевизора. Желтые ленточки у него на голове сливались в неровный ореол. Окруженный свитой, он сидел за столом, откуда было удобнее всего смотреть телевизор.

Передавали концерт на гигантской арене — пела какая-то чернокожая Лорелея Уошберн. Скорее вопила, чем пела. Между высоким и низким регистром она всегда выбирала высокий и громко кричала, чтобы взять ноту. «Разрывается сердце мое-о-о-о-О-О-О!» Вопли эхом отскакивали от бетонных стен «общей комнаты». Но Громилу и компанию интересовала не Лорелея Уошберн, одетая в платье хотя и обтягивающее, но длинное и всего с одним разрезом. Нет, их внимание было приковано к подпевающим Лорелее смуглым девицам в плиссированных мини-юбках, едва прикрывающих ягодицы. Когда девушки покачивали бедрами или кружились — а они то и дело раскачивались и кружились, — плиссированные юбочки взмывали вверх, как раскрытые веера, демонстрируя зрителям блестящие трусики-бикини. Трусики соперничали с размерами самого откровенного белья, и вид этих практически голых задниц не на шутку завел шайку Громилы.

— Вот это дело, киска!

— Не говори, бра! Эт те не педики, опущенные и прочая фигня!

— Да, эт дело! Эт жизнь, парень!

— Я готов, сладенькая! Солнце, у меня уже стоит!

— Ну и задница у этой телки!

— Тряхни булками!

— Двигай булками!

Конрад похолодел. «Опущенные». В этих возгласах ему слышались намеки, которые не имели никакого отношения к трем соблазнительным танцовщицам на экране. Амбалы, устанавливающие свои порядки в общей комнате Санта-Риты, предпочитали женщин, но на время отсидки гомосексуалисты были для них вполне приемлемой заменой. А в тюрьме, кроме педиков и трансвеститов, которых везде хватает, есть еще и «опущенные» — молодые, хорошо сложенные караси, каким был когда-то Шибздик, которого к гомосексуальным актам принудили силой…

Теперь Конрад видел общую комнату с пугающей ясностью. Грязное, серое помещение, полное дикарей в желтых тюремных пижамах, которые разбились на стаи по самому примитивному признаку и поделили территорию. Самой престижной считалась та часть комнаты, где стояли телевизор и телефоны, — там хозяйничали черные. Большинство чернокожих заключенных брили головы или очень коротко стриглись, но некоторые отращивали волосы и носили банданы. Все банданы были зеленые, потому что сделать их можно было только из куска простыни. Порча государственного имущества приводила охранников в ярость, но традиция не умирала. Самый мрачный негр, который сидел сейчас рядом с Громилой — высокий угрюмый парень с запавшими щеками и дегенеративной сутулостью, известный как рэп-мастер Эм-Си Нью-Йорк, тоже носил бандану. Надвинутую так низко, что она почти закрывала глаза. Рэп-мастер был похож на чернокожего пирата. Еще несколько колоритных типов из шайки Громилы носили прилегающие к голове косички-дорожки и дреды. Сбившись вместе, как сейчас, черные казались невероятно мощной командой, и в общей комнате им действительно никто не мог противостоять. Шансов подойти к телефону или переключить телепрограмму без разрешения Громилы практически не было — ни у белых, ни у латиноамериканцев.

Латиноамериканцы в основном слонялись возле бетонного ограждения, за которым стояли унитазы и раковины. Большинство составляли мексиканцы. Они коротко стриглись и носили самодельные цепочки с крестами, сплетенными из пластиковой упаковки посылок. Половину «общего времени» они боксировали с воображаемой грушей. Отрабатывали удары слева, справа, разные хуки и комбинации. Смуглые кулаки неистово месили воздух. Зачем — Конрад не понимал. Стоило бросить взгляд в другую сторону, где у входа в душ толпились черные — качали мышцы, опираясь руками на невысокую стену-загородку, копили заправлявшую в «общей комнате» грубую силу, — чтобы понять тщетность этих упражнений. Латиноамериканцы давали друг другу «счастливые» прозвища вроде Флако (Тощий), Гордо (Толстяк), Уэддо (Белобрысый), Осо (Медведь-Гризли) и, как ни странно, Крутто. Крутто — главарь «Нуэстра Фамилиа». Плотный, низенький, с вечно сонными глазами, слегка за тридцать — ничего внушительного в нем не было, но тем не менее все уступали ему дорогу, даже Громила и компания. Белые заключенные, собиравшиеся на приличном расстоянии от телефонов, давали друг другу унизительные прозвища — Ротто, Шибздик, Босяк, Гнус, Аморал — и огрызались, как Шибздик, если их так называл кто-нибудь, кроме «братанов». Ядро белых, члены группировки «Арийцы», были сплошь покрыты татуировками, а волосы собирали в хвост или просто зачесывали спутанные патлы назад — как верзила Морри, водитель эвакуатора (его огромная туша снова встала у Конрада перед глазами). Азиатов в общей комнате было всего четверо — Пять-Ноль и трое молодых оклендских китайцев-наркодилеров. Все они старались держаться поближе к латиноамериканцам.