Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский

этом зале. Когда-то он знал всех его обитателей. Здесь он давал бой истым балетоманам, которые считали этот голубой зал своим, только своим домом. Они кричали ему: «Долой декадента!» С тех пор это декадентство стало русской классикой, Париж не раз снимал шляпу перед Бенуа, Бакстом, Рерихом, Коровиным, Головиным. А ведь это он пригласил их в императорские театры! Теперь он в лицо знает только старых артистов и художников.

Однако все занято… Все ложи — царская, великокняжеская, ложа смолянок.

«Куда все, однако, так торопятся, обгоняют друг друга, не замечают друг друга, ведь места пронумерованы», — удивляется неторопливый старый человек.

Ритмы революции, вихри времени не оставляют людей даже и здесь. Они пропитали всех! Так двигаются в XX веке!

К бывшему директору императорских театров подходит художник Головин. Старые друзья! Головин, так же как и на своих автопортретах, весьма барствен. У него в портретах всегда очень большое и меткое сходство, прощаешь ему сухую и скучную живопись. В эти годы он оказался так же и графиком… весьма скучным, впрочем.

Вот прошла по проходу в первый ряд походкой леди Макбет сама Мария Федоровна.

Ее не называют по фамилии, так повелось…

Ей подчинены все театры, она назначает директоров, режиссеров. Одобряет, отвергает… Ею утверждаются все репертуары… Вершительница театральных судеб. Или, если назвать ее официальную должность, — комиссар театров и зрелищ в Петрограде М. Ф. Андреева. Года два тому назад она сыграла леди Макбет… в цирке! Так захотелось… Ведь Революция осуществляет все мечты! А леди Макбет ее любимая роль.

Скромный деловой костюм. Ее фигура еще сохранила что-то от стройной девушки, лицо со следами, увы, уже прошедшей красоты. Она садится в первый ряд партера. Упорно смотрит в одну точку, в верхнюю загогулину грифа контрабаса.

Недалеко от нее, также в первом ряду, сидит ее секретарь Петр Петрович Крючков.

Прекрасный костюм, черные роговые очки. Их еще нет ни у кого. Их носят там, на Западе. Они придают солидность, респектабельность и, главное, скрывают взгляд, пустой и загадочный, взгляд василиска.

Как сладко улыбаются, какие изящнейшие прогибы спины у Этих сверхутонченных санкт-петербургских актеров и режиссеров, когда они только приближаются к Петру Петровичу…

Вот подходит к Андреевой Константин Марджанов, он приветствует ее и отходит на свое место. Красивый, слегка седеющий грузин с легкой походкой. Он пылает внутренним огнем, его взгляд горяч, сверкающ. Обычно он ходит в полувоенной, какого-то кавказского фасона куртке. Такие куртки будут знамениты… потом…

«Душка Максимов». Единственный человек здесь во фраке. Он ведь, как тогда говорили, — фрачный артист, это особое амплуа. Он садится в первых рядах, но подальше от Андреевой. Что за радость попадаться на глаза начальству, что ему это прибавит?

Любимец петербургских дам, они специально ходили в театр полюбоваться линией спины, длиной ног, всей осанкой фигуры «намечтанного мужчины». Мечтательницы Бовари, жены преуспевающих, но неказистых мужей… Особенно хорош он был, когда стоял спиной к публике на авансцене… Этой позой он даже злоупотреблял, находили некоторые мужья.

Он «всенародно обэкранен». «Полинька Сакс» провела его совместно с Верой Холодной и Мозжухиным по всем медвежьим уголкам России. Как упивались до революции этой троицей немого кино!

Входит в смокинге Добужинский. Как всегда, подтянутый, замкнутый. Сомовский Добужинский. Он увидел ложу, и на лице заискрилась улыбка — в ложе семейство Бенуа: Александр Николаевич, Анна Карловна, Анна Александровна, Кока, зять, Стип, Нотгафт.

Проходят две женщины, одна с челкой, другая с волосами цвета вина «Цинандали»: Анна Ахматова и Ольга Глебова-Судейкина, они неразлучны.

К ним приближается и почтительно приветствует их молодой поэт в военной гимнастерке — Всеволод Рождественский. Старые царскосельцы. Многие здесь знают друг друга очень давно. Но многие не знают никого, как на именинах, куда попал случайно…

Красивая женщина, словно сошедшая с брюлловского портрета графини Самойловой! Это Анна Радлова; хотя она еще не написала ничего, но знаменита в этом узком обществе не менее других, много написавших и прославленных. Вокруг нее стайка мужчин, она окружена… Вся пишущая братия, младая, незнакомая, но рвущаяся к печати, у ее ног! Влюблены, полувлюблены или делают вид, что влюблены.

На периферии круга, на дальней орбите стоит ее муж. Благовоспитанный мальчик из хорошей семьи, достигший брачной спелости, но сохранивший холеный голосок балованного дитяти. Мальчик, решившийся нарушить все правила в жизни и искусстве, — режиссер Сергей Раддов. Впрочем, для нарушений был высокий пример: Всеволод Мейерхольд. Совершеннейшая, стопроцентная революционность, жажда все старое ниспровергнуть и утвердить «новое». Мария Федоровна глядит на него одобрительным взором.

Сколько, однако, здесь собралось сегодня новаторов — разложителей, сдвигателей, кубителей, подкубливателей, кубящих и воскубляющих! Сколько уверовавших в спасительность разрушения всех форм искусства!

Вот идет мой первый издатель Александр Моисеевич Бродский — пожилой человек, лысый, с темным лицом Силена, черной бородой карфагенского торговца. Без него не обходится ни одна премьера. Старый театрал — это почти титул. Он всегда с молодой девушкой, лет девятнадцати, высокой, розовой брюнеткой. Девушки разные, но тип один.

«Я очень широк в искусстве, — наставлял он меня. — Я допускаю футуризм, кубизм, но я требую, чтобы они были аккуратными. Неряшества я не терплю.» Какова формулировка! Мог ли лучше выразить свои вкусы благополучный мещанин!

Балерина Е. Лопухова, так же как и ее танцы, улыбчива, оживлена. Рядом с ней какие-то мужчины. Элегантны, выправлены, вышколены. Они донашивают френчи, на плечах видны дырочки от погонов.

(Здесь, в этом зале, вообще много людей, у