Перуновы дети - Юлия Гнатюк

Единственная передача, на которой машина могла ещё как-то двигаться, – это задняя, и водитель воспользовался ею, чтобы съехать с трассы на обочину. Худшие опасения оправдались, неприятное ощущение превратилось в конкретный факт. Казалось, все преграды уже позади: виза, транспорт, и вдруг…

Виза выдана на десять дней, из которых осталось всего шесть. Команда тоже катастрофически опаздывает на соревнования. «Сейчас начнётся бурное ввозмущение масс», – подумал Чумаков.

Все вышли из автобуса, руководители стали держать совет. Однако никакой нервозности среди пассажиров не возникло. Вначале все разбрелись по придорожной посадке, затем вновь собрались у автобуса. Из салона показался высокий заспанный мужчина с загорело-красным, слегка помятым лицом. Это был один из тренеров одесской команды, которого все именовали просто Лёней.

Лёня потянулся своим мощным телом и спросил:

– Это что, уже Дания?

– Почти, – ответили ему, – Житомир только проехали…

Услышав, что автобусу «капут», понимающе кивнул головой.

– Ну что ж, – спокойно констатировал он и повернулся к плотному лысоватому мужчине еврейской наружности, – Сеня, сколько там у нас ещё осталось?

– Два канистры, – пожал плечами Сеня.

– Так шо ж мы стоим? – притворно возмутился Лёня. – Давай, тащи сюда!

Две женщины – жёны руководителей – стали накрывать в холодке походный стол.

Вячеслав и его киевский попутчик Саша тоже достали свои продукты и присоединили к общему застолью. Сеня принёс канистры.

– В дорогу всегда едем со своим продуктом! – пояснил Лёня, подставляя пластиковые стаканчики.

– А что это? – поинтересовался Саша.

– Это вещь! – многозначительно подчеркнул Лёня. – Наш одесский коньяк. Только не подумайте, что из магазина, боже упаси! Прямо с завода, такого нигде не попробуете!

– Люблю хороший коньяк, – одобрил Саша и с удовольствием выпил.

Чумаков, извинившись, отказался. Сейчас нужны трезвые мозги. Он вообще не любил пить в дороге, это отвлекало от мыслей и возводило между ним и окружающим миром как бы стеклянную преграду, за которой терялась чуткость восприятия, исчезали запахи, краски, тонкие переливы ощущений.

Уважая его выбор, пластиковый стаканчик перешёл дальше.

К столу подошёл Калитняк, он единственный из всех выглядел крайне озабоченным.

– Послал водителей на попутке в Новоград-Волынский, пусть свяжутся с одесским автохозяйством по поводу замены автобуса. Надо же такому случиться, и без того опаздываем!..

Одесситы стали успокаивать:

– Та шё тут переживать, Станислав Андреевич, чем вам тут не Дания? Вон скошенное поле, стог сена, коровы пасутся, а там деревенька виднеется – типичный датский пейзаж…

– Садитесь! – пригласил Лёня. – Сейчас выпьем, съедим всё, что с собой взяли, и назад в Одессу поедем, всего делов-то!

После второй рюмки коньяка Калитняк действительно несколько успокоился. Пошли воспоминания о былых соревнованиях, поездках, интересных случаях. Лёня уже не очень твёрдой походкой направился в автобус, принёс кинокамеру и начал снимать «пикник на обочине».

Вернулись водители и сообщили неутешительную весть, что по случаю выходного начальник гаража уехал рыбачить на лиман, а без него другой автобус отправить не могут.

Водителей тут же усадили за стол, и неурядица с автобусом вскоре отошла на задний план. Через дорогу на скошенном поле подростки резво бегали за своим дынеобразным мячом.

«Нет, это не Дания и не Германия, – думал Чумаков. – Кто в Западной Европе, где каждый мирок существует отдельно, мог бы вот так, вместо того чтобы сокрушаться и злиться по поводу срывающейся загранпоездки и связанных с ней денег и планов, сложив еду и выпивку без учёта, где чьё конкретно, сесть за общий стол у дороги рядом с безнадёжно сломанным автобусом и весело смеяться, благодушно подшучивая друг над другом и ситуацией в целом?»

Вспомнилось, что в «иной» жизни самым трудным оказалось гасить в себе естественное движение души, а быть холодным и рациональным, не делать ничего просто так. Вячеслав понял главную сущность славянской души – способность проявлять чистосердечие, бескорыстие и щедрость просто из внутренней потребности делиться ею даже с чужими незнакомыми людьми. Теперь, узнав кое-что о древних славянских традициях, он увидел в своих современниках проявление генной памяти о том сообществе, каким жили предки многие тысячи лет тому назад.

По сути, славянские Роды и Племена были устойчивыми автономными образованиями. Многие тысячелетия (!) они управлялись избираемыми на Вече старейшинами и князьями, которые занимали это место по оказанному им народному доверию, а также кудесниками, которые ведали религиозно-духовной сферой. В часы войны князья избирали единого вождя, который стоял во главе всего войска. Система управления оставалась гибкой, ибо неугодные тотчас отлучались от власти. Каждый член Рода чувствовал свою причастность к общему делу и ответственность за него. Люди знали, что только сообща могут выживать в суровых условиях, обороняться от врагов, вести хозяйство, пасти скот и обрабатывать большие угодья. Это были сообщества вольных и сильных людей, совершенно отличные от рабско-господских отношений с их пороками, царящими в большинстве других стран. Естественная природная жизнь, мирный труд на земле, поддержка и взаимовыручка друг друга, честность и товарищество, радушие и гостеприимство всегда отличали славянские племена. И не случайно многие другие народы, зачастую придя с войной, затем оставались жить среди славян, смешивались с ними, перенимали обычаи и хотя отличались внешне, но проникались духом этой земли и становились, по сути, славянами, носителями мировоззрения Прави. Поэтому сохранилась в нас и поныне тяга к общественному, коллективному, совместному. Тяга к обсуждению, философствованию, поиску истины.

Понятней и ближе стала позиция Льва Толстого с его пониманием Бога как Правды. С его отношением к простому народу как хранителю истинных духовных ценностей, с почитанием земли и природы как родных отца и матери. И отрицанием церковных догм, вследствие чего православная церковь объявила Толстого отступником и предала анафеме. В этом противоречии – извечный конфликт генной памяти ведического славянского мировоззрения с агрессией византийского христианства, и это живо до сих пор! «Выходит, сила древнего ведизма неистребима, – думал Чумаков, глядя на густеющий тучами горизонт. – Только сила эта, обезглавленная в конце первого – начале второго тысячелетия от Рождества Христова уничтожением Веча, волхвов, прежних богов и кумиров перешла в глубокое подсознание, окуклилась, впала в анабиоз, продолжая где-то подспудно, на молекулярно-клеточном уровне передаваться из поколения в поколение. Как сонные почки дерева, что являются резервом молодых побегов, в случае гибели основных листьев, так дремлет до поры до времени в глубинах славянских душ их вольный, непокорный дух. Сколько раз чёрные крылья гибели простирались над Русью, когда она, казалось, уже окончательно была втянута в болото невежества, отупляющего рабства, страха, забитости, и иноземные захватчики могли взять её просто голыми руками. Тогда, в самый пик опасности, вдруг просыпались в недрах славянского люда неведомые силы забытых предков и поруганных богов и сбрасывали с плеч ярмо, подобно проснувшемуся витязю. „Сто раз умирала Русь и сто раз возрождалась снова“ – писал неизвестный кудесник более тысячи лет тому назад. Хочется думать, что так будет всегда. Может, именно эти невидимые, но всегда сущие в нас споры славянской души помогут нам и грядущим поколениям не стать рабами какой-нибудь новой религии, власти, правителя, – размышлял Чумаков, – если только мы, конечно, будем хранить в себе эту сущность».