Исследование истории. Том II - Арнольд Тойнби

В столкновениях между эллинской и индской философией, с одной стороны, и христианским, исламским, буддийским и индусским откровениями — с другой, партии пришли к мирному соглашению, в результате которого философия молча согласилась приостановить рациональную критику Откровения в обмен на позволение перевести послания пророков на язык софистов. Мы не должны сомневаться в том, что обе стороны добросовестно пошли на компромисс. Однако мы можем видеть, что этот компромисс не содержал в себе реального решения проблемы отношений между научной и пророческой Истиной. Предполагаемое примирение двух видов Истины в рамках новой интеллектуальной дисциплины, названной теологией, имело место только на словах. Формулы, освященные в вероучениях, были обречены на недолговечное существование, поскольку они оставили после себя понимание Истины таким же двусмысленным, каким и нашли его. Это псевдорешение второго конфликта передалось по наследству следующим поколениям, явившись, скорее, препятствием, нежели помощью при решении конфликта между религией и рационализмом в нынешнем вестернизированном мире. Истинное решение невозможно будет найти до тех пор, пока люди не осознают, что одно и то же слово «истина», когда его используют философы и ученые и когда его используют пророки, не относится к одним и тем же реалиям, но является омонимом для обозначения двух различных форм опыта.

Раньше или позже конфликт должен был вспыхнуть снова как результат описанного нами компромисса. Ибо когда истина Откровения была сформулирована словесно в понятиях научной истины, ученые не могли более воздерживаться от критики всего учения, претендовавшего на научную истинность. С другой стороны, христианство, когда его учение было сформулировано на рациональном языке, не могло воздерживаться от претензий на власть над теми областями знания, которые были законным владением Разума. А когда в XVII столетии современная западная наука начала очаровываться эллинской философией и поднимать интеллектуальную целину, первым побуждением Римской церкви был выпуск директивы против наступления пробудившегося западного интеллекта на старого эллинского интеллектуального союзника Церкви — как будто бы геоцентрическая теория астрономии была пунктом христианского Символа веры, а галилеевская поправка Птолемея была богословской ошибкой.

К 1952 г. эта война между наукой и религией свирепствовала уже три столетия, а позиция церковных властей была точно такой же, как позиция властей Великобритании и Франции после уничтожения Гитлером остатков Чехословакии в марте 1939 г. В течение более двух столетий церкви наблюдали, как наука захватывала у них одну область за другой. Астрономия, космогония, хронология, биология, физика, психология — каждая, в свою очередь, были захвачены и перестроены на основаниях, несовместимых с признанным религиозным учением, и этим потерям не было видно конца. По мнению некоторых церковных властей, единственная оставшаяся надежда церквей на выход из данной ситуации заключалась бы в полной непримиримости.

Этот «консервативный» дух нашел свое выражение в Римской католической церкви в декреталиях Ватиканского собора 1869-1870 гг. и в анафеме, наложенной на модернизм в 1907 г. Во владениях протестантских церквей в Северной Америке этот дух окопался в «фундаментализме» «Библейского пояса»[460]. Аналогичным образом он проявился в исламском мире в воинствующих архаических движениях ваххабитов, сенуситов[461], идриситов[462] и махдистов[463]. Подобные движения явились признаками не силы, но слабости. Они создавали видимость того, что высшие религии обрекают себя на неудачу.

Перспектива того, что высшие религии могут безвозвратно утратить свое влияние на человечество, не предвещает ничего хорошего. Ибо религия — одна из неотъемлемых способностей человеческой природы. Когда люди лишены религии, безнадежные духовные обстоятельства, в которых они тогда оказываются, могут побудить их к тому, что они станут извлекать крупицы религиозного утешения из самых дурных пород. Классическим примером этого является та поразительная метаморфоза, в результате которой религия махаяны как по волшебству появилась из отталкивающе безличной философии, явившейся первой попыткой учеников Сиддхартхи Гаутамы сформулировать суть миссии Будды. В вестернизированном мире XX столетия христианской эры начальную стадию подобного же превращения материалистической философии марксизма можно различить в русских душах, которых лишили их традиционной религиозной пищи.

Когда буддизм превратился из философии в религию, то высшая религия явилась счастливым исходом. Однако если высшие религии изгоняются с поля сражения, то следует опасаться, что образовавшийся вакуум будет занят низшими религиями. В отдельных странах неофиты новых светских идеологий фашизма, коммунизма, национал-социализма и тому подобных стали настолько сильны, что смогли захватить в свои руки правительственную власть и навязать другим свои учения и обычаи при помощи безжалостных преследований. Однако подобные ужасающие примеры вторичного появления древнего почитания человеком самого себя под защитой корпоративной власти не дают представления об истинном масштабе распространения этой болезни. Самым серьезным симптомом явилось то, что в считающих себя демократическими и христианскими странах четыре пятых религий из пяти шестых населения теперь практически исповедовало первобытный языческий культ обожествленного общества, скрывавшийся под возвышенным именем патриотизма. Кроме того, этот корпоративный культ своего «я» был далек как от того, чтобы быть единственным reuenant[464], так и от того, чтобы быть самым первобытным из этих навязчивых призраков. Ибо все сохранившиеся примитивные общества и все едва ли менее примитивные крестьяне незападных цивилизаций, составляющие три четверти ныне живущего человечества, были мобилизованы в ряды непомерно раздутого внутреннего пролетариата западного общества. В свете исторических прецедентов, наследственные религиозные практики, в которых толпы простых новобранцев будут продолжать искать удовлетворения своим собственным религиозным потребностям, по-видимому, найдут свой путь в пустые сердца искушенных хозяев пролетариата.