Белая гардения - Белинда Александра

— Не надо, Аня! — закричал он. — Прошу тебя, не умирай!

Прижавшись одной щекой к песку, я увидела Ирину: подруга стояла по щиколотку в воде и плакала. Какая-то женщина набросила ей на плечи полотенце и пыталась успокоить. У меня заныло сердце. Я не хотела, чтобы из-за меня страдали друзья, но все еще стремилась туда, к скалам, где меня ждала мать. Я не была так сильна, как все обо мне думали, и только она это знала.

— Хватит, дружище! Хватит, — раздался голос одного из спасателей, который присел на корточки рядом с моим неподвижным телом. — Посмотри, какого цвета у нее лицо. Видишь пену на губах? Все. Она умерла.

Он коснулся моей руки, но Иван оттолкнул его в сторону. Иван меня не отпустит. Я боролась с ним, пыталась противостоять всему, что он делал, чтобы вернуть меня к жизни, но его воля оказалась сильнее моей. Он бил меня кулаком по груди, пока что-то похожее на обжигающий ветер не прошлось по моему горлу. Я ощутила болезненный спазм, и океан отпустил меня, уступив место потоку воздуха, ворвавшемуся в легкие. Кто-то поднял меня на руки. Я увидела толпу и машину «скорой помощи». Надо мной, взявшись за руки, стояли Ирина и Иван, они плакали. Я повернула голову к камням. Мать исчезла.

В течение следующей недели Иван каждый день приходил ко мне в госпиталь Сент-Винсент. Волосы у него пахли мылом «Палмолив», лицо было загорелым, в руке он неизменно сжимал цветок гардении. После перенесенного потрясения он обессилел, ходил медленно и даже как-то осторожно. Когда в палате появлялся Иван, Бетти и Розалина, которые весь день были рядом со мной, читая мне или слушая радио, если я засыпала, поспешно поднимались и уходили. Они вели себя так, будто нам с Иваном нужно было серьезно поговорить. Задернув вокруг моей кровати зеленые занавески, они шли в буфет. Но мы с Иваном почти не разговаривали. Наше общение происходило без слов. Любовь, как я поняла тогда, — это нечто большее, чем чувства. Любовь — это твои поступки. Иван спас меня и вдохнул в меня жизнь, и это отняло у него столько же сил и энергии, сколько тратит женщина на то, чтобы родить ребенка. Своим кулаком он вколотил жизнь обратно в мое тело, и только поэтому я не умерла.

В последний мой вечер в больнице, когда врачи заключили, что мои легкие очистились от воды и снова набрались сил, Иван взял меня за руку. Он смотрел на меня как на бесценное сокровище, которое удалось вырвать из морских пучин, а не как ми молодую женщину с наклонностями самоубийцы. Я вспомнили его слова о том, что понимать важнее, чем помогать забыть.

— Спасибо, — сказала я, наблюдая за тем, как сплетаются наши пальцы. Я уже знала, что невидимый барьер, который не давал мне любить Ивана, исчез. От его прикосновений мне снова хотелось жить. Его силы духа хватит нам на двоих.

Мы, русские, всегда рассчитываем на худшее. Души наши темны. Мы считаем, что жизнь — это сплошное страдание, лишь изредка разбавляемое мгновениями счастья, которые проносятся так же стремительно, как облака над головой в ветреный день, и смерть. Австралийцы, впрочем, еще большие пессимисты. Они тоже воспринимают жизнь как испытание на прочность и считают, что в ней намного больше плохого, чем доброго. Однако же, когда земля, кормящая их, становится сухой и твердой как камень, когда поголовно вымирает скот и овцы, они устремляют взгляды в небо и ждут чуда. Поэтому мне кажется, что в глубине души они все-таки верят в лучшее. Возможно, эта страна, которую я теперь могла назвать своей, сделала такой и меня, поскольку в том году, когда мне исполнилось тридцать шесть, со мной одно за другим произошли два события, которые иначе как чудом я назвать не могу.

За год до этого мы с Иваном переехали в свой новый дом в пляжном районе Наррабин. Идею о новом доме мы вынашивали два года. Все началось с осмотра клочка земли на холме, где проходила Вурарра-авеню. Этот участок с видом на лагуну представлял собой небольшую естественную площадку, заросшую эвкалиптами, ангофорами и древовидными папоротниками. Мы с Иваном буквально влюбились в это место. Когда мы попали гуда первый раз, Иван решил обойти кругом весь участок. Пока он пробирался через развесистые зеленые лапы папоротников и спотыкался о камни, я любовалась гревиллеями и фуксиями. Я сразу же представила, какой здесь можно будет устроить сад с пышными экзотическими растениями, которые растут только в Австралии, в стране, ставшей для меня новой родиной.

Через два года на этом месте вырос прекрасный дом с полуэтажами. Стены гостиной мы обклеили обоями с узором из яблок и апельсинов, на полу расстелили большой, от стены до стены, ковер. Обе ванные комнаты были обложены мозаичной плиткой и обшиты деревянными панелями. Под кухней, оформленной в скандинавском стиле, был устроен бассейн, а тройные окна комнаты для отдыха выходили на балкон, с которого открывался вид на океан.

В доме было четыре спальни: наша — самая большая, с отдельным туалетом; спальня на первом этаже, приспособленная мною под рабочий кабинет; спальня для гостей с двумя кроватями и еще одна солнечная комната рядом с нашей спальней, где не было никакой мебели. Эта комната символизировала нашу печаль, единственное горе, омрачавшее наш счастливый брак. Несмотря на все усилия, мы с Иваном не смогли зачать ребенка и, как нам казалось, уже никогда не сможем. Ему было сорок четыре, а я в свои тридцать шесть по тем временам считалась женщиной, лучшие годы которой остались далеко позади. Но все же, ничего не обсуждая и ни о чем не договариваясь, мы оставили одну комнату нашей нерожденной малышке, как будто надеялись, что, если для нее будет приготовлено место, она наконец появится на свет. Именно об этом были мои мечты, когда я смотрела в небо, ожидая чуда.

Я часто представляла себе ее, свою дочь, так и не появившуюся на свет. О ней я думала в Шанхае, молясь, чтобы Бог дал нам с Дмитрием ребенка. Тогда я подумала, что она не появилась, потому что Дмитрий оказался не тем мужчиной, который мог бы стать хорошим отцом. Но Иван был настоящим мужчиной, способным пожертвовать собой ради любви. Он всегда внимательно слушал меня и запоминал то, что я говорю. В минуты близости он брал мое лицо в ладони и нежно заглядывал мне в глаза. Но дочь упрямилась и не хотела появляться на свет. Я называла ее «маленькой беглянкой», потому что каждый раз, когда я видела ее, она только и делала, что бегала от меня. Иногда в супермаркете я замечала, что она смотрит на меня из-за полки с консервными банками. Я даже видела взъерошенные черные волосы, ниспадающие на лоб, янтарные глазки, алые губки, приоткрытые в хитрой улыбке, и крохотные белые зубки. Но в следующую секунду она убегала от меня так же быстро, как и появлялась. Она приходила в сад нашего нового дома, где я работала до изнеможения, пытаясь отвлечься от мучившего меня чувства вины за то, что не смогла произвести ее на свет. Где-то среди ярко-красных миртовых кустов раздавался веселый детский смех, но когда я оборачивалась, мне удавалось заметить только пухленькие детские ножки, мелькнувшие в зарослях. Она всегда убегала. Улепетывала от меня со всех ног. Моя маленькая беглянка…